Черепаший вальс - Катрин Панколь

— За что ты ненавидишь меня, Жозефина? — спросила мать в тот вечер.

Она сняла свою огромную шляпу — а похоже было, что сняла парик. Жозефина не могла смотреть на нее: старуха напоминала синеватую грушу. Ирис еще не вернулась из магазина.

— Но я тебя вовсе не ненавижу.

— Ненавидишь…

— Нет, нет… — пробормотала Жозефина.

— Ты не видела меня почти три года. Ты считаешь, это нормально для дочери?

— А у нас никогда и не было нормальных отношений…

— По чьей вине? — бросила Анриетта, поджав губы: они сложились в жесткую, узкую складку.

Жозефина грустно покачала головой:

— Ты хочешь сказать, что я в этом виновата? Так?

— Я пожертвовала всем ради вас с Ирис, и вот благодарность!

— Я слышу это всю свою жизнь…

— Потому что это правда!

— Есть еще другая правда, о которой мы никогда не говорили…

Недоговоренность хуже всего, сказала себе в этот вечер Жозефина, глядя в обвиняющее лицо матери. Нельзя терпеть и молчать всю жизнь, рано или поздно наступает момент, когда истина настигает нас и заставляет повернуться к ней лицом. Я всегда оттягивала это объяснение с матерью. Жизнь сама велела мне высказаться, подстроив этот разговор наедине.

— Было одно событие в нашей жизни, о котором мы никогда не говорили… Ужасное воспоминание, которое всплыло у меня в голове не так давно и которое все прояснило…

Анриетта резко выпрямилась, передернувшись.

— Сводишь счеты?

— Я не хочу ссориться, это гораздо серьезнее.

— Не представляю, на что ты намекаешь…

— Я могу тебе напомнить, если хочешь…

Анриетта с высокомерным видом проронила:

— Ну давай, если тебе нравится меня чернить…

— Я не черню тебя. Я изложу факты, просто факты, но они объяснят эту… — она запнулась в поисках нужного слова, — эту сдержанность с моей стороны. Потребность держать дистанцию. Ты по-прежнему не представляешь, о чем я хочу рассказать?

Анриетта не помнила. Забыла. Для нее этот эпизод был так неважен, что она стерла его из памяти.

— Не представляю, чем могла тебя так уж ранить.

— Ты не помнишь тот день, когда мы все отправились купаться в Ланды, Ирис, ты и я? Папа остался на берегу…

— Он не умел плавать, бедолага!

— Мы уплыли втроем — далеко-далеко. Поднялся ветер, море разволновалось, берега уже не было видно. Мы с Ирис захлебывались, ты, как обычно, рассекала волны… Ты была очень хорошей пловчихой…

— Прекрасной, великолепной пловчихой! Чемпионкой по синхронному плаванию…

— В какой-то момент мы поняли, что попали в беду, и решили вернуться, я прицепилась к тебе, чтобы ты взяла меня на спину, но ты отбросила меня и предпочла спасти Ирис.

— Я не помню.

— А ты постарайся вспомнить… Накатывал огромный вал, который отбрасывал нас назад каждый раз, когда мы хотели преодолеть его, нас влекло течением, я задыхалась, я кричала «на помощь», я тянула к тебе руку, а ты отталкивала меня и тянула за собой Ирис. Ты хотела спасти Ирис, а не меня…

— Да ты выдумываешь, бедняжка! Ты всегда завидовала сестре!

— Я очень хорошо все помню. Папа был на берегу, он все видел, он видел, как ты потащила Ирис, как оттолкнула меня и бросила в волнах, он видел, как тебе с Ирис на спине удалось преодолеть вал, как ты положила ее на землю, стала вытирать ее, отогревать, вытираться сама и даже не поплыла за мной! Я должна была бы умереть!

— Неправда!

— Чистая правда! А когда мне удалось добраться до берега, когда я вышла из воды, папа подхватил меня на руки, обернул в полотенце и обозвал тебя преступницей! И с этого дня, я знаю, вы никогда больше не спали в одной комнате!

— Вот вздор! Ты придумываешь невесть что, лишь бы обратить на себя внимание!

— Он назвал тебя, мою мать, преступницей, потому что ты бросила меня. Оставила умирать…

— Я не могла спасать двоих! Я выбилась из сил!

— А! Вот видишь, вспомнила!

— Но ты отлично вышла из положения! Ты была крепкая. Ты всегда была сильнее, чем сестра. Жизнь это доказала, ты независима, зарабатываешь на жизнь, у тебя прекрасная квартира!

— Плевать мне на квартиру! Плевать мне на женщину, которой я стала, я говорю тебе сейчас о маленькой девочке!

— Ты драматизируешь, Жозефина. Ты вечно тащила за собой тонны комплексов, глядя на окружающих, а особенно на сестру… Вот уж не знаю почему.

— Зато я знаю, мама! — воскликнула Жозефина промокшим от слез голосом.

Она назвала Анриетту «мама». Уже много лет она не говорила ей «мама», и слезы полились ручьем. Она рыдала, как ребенок, держась за край стола, широко раскрыв глаза, словно видела свою мать, чудовищно равнодушную мать, впервые в жизни.

— Ну, со всеми в детстве бывает: кто-то едва не утонул, кто-то расшибся, — заметила мать, пожав плечами. — Вечно ты все преувеличиваешь!

— Я говорю не о разбитой коленке, мама, речь идет о том дне, когда я чуть не погибла из-за тебя! И долгие годы я говорила себе, что ничего не стою, потому что ты тогда не взяла на себя труд меня спасать, долгие годы я старалась не любить людей, которые могли бы любить меня, которые могли бы считать меня замечательным человеком — только потому, что я не стоила спасения, долгие годы жизнь проходила мимо, и все это — из-за тебя!

— Бедная крошка, ты несешь околесицу, откапывать детские воспоминания в твоем возрасте — просто убого!

— Возможно, но именно в детстве мы формируемся, мы создаем собственный образ и образ жизни, которая нас ожидает.

— О-ля-ля! Какие громкие слова! Ты делаешь трагедию из пустяка. Ты всегда была такая. Упрямая, хитрая, раздражительная…

— Я раздражительная?

— Да. Недоделанная какая-то. Убогий муж, убогая квартирка в пригороде, убогая работенка, серенькая жизнь… Сестра вытащила тебя из всего этого, дав возможность написать книгу, добиться успеха, а ты ей даже за это ни капли не благодарна!

— То есть я должна благодарить Ирис?

— Да. Потому что она изменила твою жизнь…

— Я сама изменила свою жизнь. Не она. С этой книгой она всего лишь вернула мне то, что ты отобрала в тот день. Я не умерла, на самом деле я еще вас пережила! И то, что могло меня сокрушить тогда, дает мне силу сейчас. Мне понадобились долгие годы, чтобы доплыть до берега, долгие годы, чтобы отдышаться, вновь научиться пользоваться руками и ногами и пойти наконец вперед, и всем этим я обязана только себе. Себе одной! Именно потому мы больше не видимся с тобой. Мы квиты. Это не ненависть, пойми, ненависть — это чувство. А я к тебе не испытываю никаких чувств.