Ты должна была знать - Джин Ханф Корелиц

– Давай заедем в зоомагазин.

– Мы ведь уже купили корм.

– Надо заказать именную миску. А еще ошейник. У Дэнни есть пес Герхард, так у него на ошейнике так и написано – «Герхард».

Собака, о которой говорил Генри, была шнауцером шоу-класса, и хозяева весь год возили его по выставкам. Родители Дэнни оказались на удивление приветливыми и веселыми людьми. Его мать звали Матильдой, но она настояла, чтобы и Грейс, и Генри обращались к ней «Тиль», потому что ее так «все называют». Однажды вечером, приехав забрать Генри, Грейс позволила зазвать себя на ужин и от души насладилась забавными историями с выставок, включавшими описания того, как собакам наводят красоту перед выступлением. К собственному удивлению, весь вечер Грейс смеялась от души – такого с ней давненько не бывало.

И все же Грейс сказала Генри, что равняться на Герхарда – и его семью – они не станут.

– В каком смысле? – уточнил искренне озадаченный Генри.

Грейс объяснила. Глядя в зеркало заднего вида на длинную прядь волос, спадавшую на лоб Генри, она поражалась, каким же взрослым стал ее сын. Когда он еще был младенцем, педиатр сказал Грейс, что ребенок безо всяких преувеличений может вырасти за ночь. Случается, с утра мать замечает, что ножки у сына или дочки стали длиннее, а головка больше. Так бывает. В последующие годы Грейс часто вспоминала эти слова. Особенно в тот день, когда второклассник Генри вдруг окончательно и бесповоротно перестал быть малышом. А то лето два года назад, когда Грейс поехала в Грэйт-Баррингтон покупать Генри кроссовки, причем выбрала те, которые были даже чуть-чуть великоваты. А через неделю Генри принялся жаловаться, что в этих кроссовках у него упираются пальцы. А когда снова поехали в магазин, пришлось приобретать такие же на два размера больше. А теперь Генри снова быстро вырос – но на этот раз речь шла не о росте, размере ноги или обхвате головы. Пока Грейс была занята другими заботами и проблемами, связанными с побегом Джонатана, Генри успел попрощаться со значительной частью детства. Теперь перед ней был уже не ребенок, а скорее подросток. Сын был готов вступить в ту пору, когда мальчишки с длинными вихрами, легкомысленно пренебрегающие личной гигиеной, постепенно начинают замечать, что девочки отличаются от них, и задумываться, что с этим делать. А еще Генри производил впечатление мальчика, довольного жизнью. Даже… может ли такое быть?., счастливого мальчика. Никаких следов переживаний или уныния. Обычный, нормальный мальчишка, живущий обычной, нормальной жизнью – школьные друзья, контрольная по математике в понедельник, принудительная обязанность играть в школьном оркестре и место аутфилдера[66], которое он недавно занял в команде «Лейквиллские львы». Спонсировал команду не кто иной, как пиццерия «Смиттис» в Лейквилле. Та самая, в которой они с Генри ели жирные кушанья в день побега – так его теперь называла Грейс.

Другими словами, Генри совсем не походил на мальчика, отец которого известен миллионам людей – пусть и в другом штате – как Доктор Смерть. Не напоминал Генри и несчастного ребенка, родители которого расстались, после чего мать увезла его от привычной жизни, и теперь мальчику приходится привыкать к другому дому и школе и заводить новых друзей. И собаку, мысленно прибавила Грейс. Неужели возможно, чтобы с Генри и правда было… все в порядке?

– Хотя в зоомагазин, пожалуй, заехать стоит. Купим Шерлоку собачий загончик, или как называется эта штука, про которую говорили в приюте?.. – сказала Грейс.

Только что ей пришло в голову, что пес – первая собака за тридцать лет, которая переступит порог домика на озере, – поначалу вполне может навалить кучу прямо на полу.

– Нет. Хочу, чтобы Шерлок спал со мной, – заявил Генри с заднего сиденья. – Если что, сам за ним уберу. Он же моя собака, а значит, мне о нем и заботиться.

У Грейс даже дыхание перехватило. Как по-взрослому это было сказано! Такого Грейс от сына услышать не ожидала. Да и голос его изменился – стал чуть мягче и ниже, чем у Генри-мальчика. Еще одно свидетельство взросления, которое она пропустила, с сожалением поняла Грейс.

Ведь, перефразируя слова Генри, «он же ее сын, значит, ей о нем и заботиться» – тем более что отца у них в семье теперь нет. Причем по-настоящему осознала она это всего несколько недель назад. Сначала Грейс ощутила сильнейшую ярость, потом грусть и, наконец, глубоко проникающую внутрь боль, потому что после бегства Джонатана семья была разрушена, и вся привычная жизнь перевернулась с ног на голову. Но, даже страдая от этой невыносимой боли, Грейс понимала, что могла бы предотвратить случившееся, и тогда многого просто не произошло бы – а если бы произошло, то по-другому, при других обстоятельствах. Причем речь шла не только о самых серьезных последствиях – убийстве Малаги Альвес, детях, оставшихся сиротами, омерзительной шумихе в прессе и крушении карьеры Грейс как психолога. Было и многое другое, чего можно было не допустить. И тогда Грейс все эти годы общалась бы с Витой, а Генри – с бабушкой и дедушкой. Она поняла бы, что ее идиллические представления о семейном счастье с Джонатаном далеки от истины. Конечно, в случившемся виноват Джонатан, а не Грейс, но ответственность лежит и на ней тоже – за то, что вовремя не проявила бдительности и допустила, чтобы все это произошло. В первые недели совершенно сокрушенная Грейс проводила целые дни в кровати, а в перерывах читала в Интернете о своей предполагаемой осведомленности касательно преступления мужа (в лучшем случае) или даже о возможной виновности (в худшем случае). А потом лежала на причале, выдыхая сигаретный дым в небо, и глядела вверх, будто надеялась по звездам определить, что ей теперь делать. Но сейчас Грейс не больше, чем тогда, понимала, как смогла допустить такое.

Вцепившись в руль, она попыталась взять себя в руки и скрыть свои переживания от Генри. Выходит, живя с Джонатаном, Грейс видела только то, что он сам хотел ей продемонстрировать. Хотя зачем казнить себя? Если подумать, такое поведение было вполне объяснимым. Грейс просто нравилась их семейная жизнь. В те времена Грейс день за днем сидела у себя в кабинете и слушала жалобы сидевших на бежевой кушетке клиентов. Обманутых, несчастных – иными словами, когда-то сделавших неправильный выбор. Конечно же Грейс радовалась, что саму ее вечером дома ждет нечто совсем другое, гораздо более приятное. Джонатан обожал и ценил ее, ободрял и поддерживал, относился с заботой и нежностью, благодаря ему родился Генри. Конечно, звучит как затертое клише, но Джонатан был для Грейс не только мужем, но и лучшим другом. С грустью Грейс поняла, что на самом деле Джонатан тогда был ее единственным другом. Да, об этом ее муж позаботился. Джонатан не хотел, чтобы на ее внимание претендовал кто-то еще. Сначала приложил все усилия к тому, чтобы Грейс перестала общаться с Витой, а потом принимался осуждать и выставлять в неблаговидном свете всех, с кем у Грейс могла бы сложиться дружба. Причем всякий раз пел одну и ту же песню – никто не достоин его Грейс. Никто, кроме самого Джонатана.

Причем Грейс заметила бы все это гораздо раньше, если бы речь шла о постороннем человеке. И не просто заметила бы, а замечала, и не один раз. Такие мужчины нередко оказывались на ее кушетке. Мужья и бойфренды, одни более грубыми, другие более тонкими методами разрывавшие связи своих жен и подруг с родителями, братьями и сестрами, друзьями, даже с детьми. И все для того, чтобы у него не осталось конкурентов в борьбе за ее внимание, а у женщины не было своей жизни, и тогда она вряд ли решится на развод. Прямо как умные собаки бордер-колли, отделяющие нужную овцу от остального стада.