Яков Блюмкин. Ошибка резидента - Евгений Матонин

Позже, в личном письме Трилиссеру, Блюмкин писал, что уже в то время он подумывал об уходе из ОГПУ и просил о возвращении в Москву. Он утверждал, что ставил этот вопрос в письмах и телеграммах в Центр и «выражал недовольство многим». «Наконец, т. Шин может подтвердить, что еще в январе месяце, когда он встретился со мной в Константинополе, я ставил вопрос об уходе, — замечал Блюмкин. — …Искреннее рвение в работе совершенно уживалось во мне с многими неясными для меня самого оппозиционными брожениями. В этом психологическом состоянии нет ничего не возможного именно психологически».

Но все это он напишет позже. На встрече с курьером «Жаном» этот вопрос, по-видимому, не поднимался. После встречи с Вележевым Блюмкин снова совершил вояж по Европе — Вена, Франкфурт, Берлин. Снова встречался с представителями «Кауфмана» и восстановил свои отношения с Якобом Эрлихом, пообещав, что доставит для него новую партию редких книг из Советского Союза.

Короче говоря, Блюмкин вернулся к «трудовым будням» коммерсанта-разведчика. Его успехи на этом поприще были очевидны и, скорее всего, стали бы в будущем еще более внушительными, но вскоре случилось событие, которое фактически перечеркнуло его карьеру разведчика. Да и всю его жизнь.

Весь 1928 год Лев Троцкий провел в ссылке в Алма-Ате. Он не собирался раскаиваться, как это сделали, в частности, Зиновьев и Каменев, напротив, вел активную переписку со своими сторонниками, писал протесты, статьи и заявления, чем сильно раздражал советское руководство. В декабре ему поставили ультиматум — или он прекращает свою «контрреволюционную деятельность», или же будет «полностью изолирован от политической жизни» и «принужден изменить местожительство». В ответ Троцкий послал гневное письмо на имя руководителей партии и Коминтерна.

«Требовать от меня, чтобы я отказался от политической деятельности, значит требовать, чтобы я отказался от борьбы, которую я вел в интересах международного рабочего класса, борьбы, в которой я непрерывно участвовал на протяжении 32 лет… — заявлял он. — Только в корне прогнившая бюрократия может требовать такого отказа. Только презренные ренегаты могут дать такое обещание. Мне нечего добавить к этим словам!»

Седьмого января 1929 года Политбюро постановило: выслать Троцкого из СССР за «антисоветскую работу». 20 января ему было предъявлено решение коллегии ОГПУ почти с той же формулировкой. От Троцкого потребовали расписку, и он написал: «Преступное по существу и беззаконное по форме постановление ГПУ мне объявлено 20 января 1929 года».

Двадцать второго января Троцкого с семьей вывезли из Алма-Аты и привезли во Фрунзе (нынешний Бишкек). Там их посадили на поезд. Уже в пути они узнали, что их высылают в Константинополь. (С 1930 года — Стамбул.) В ночь на 10 февраля поезд прибыл в Одессу. Троцкого и его семью должны были отправить в Турцию на пароходе «Калинин», но выяснилось, что он безнадежно застрял во льдах. Тогда их посадили на пароход «Ильич». Была, конечно, в этом какая-то мрачная для Троцкого символика — отправляться в изгнание на пароходе, носящем имя Ленина!

Когда уже «Ильич» входил в Босфор, один из сотрудников ОГПУ вручил Троцкому последний дар советского правительства — 1500 долларов, чтобы «дать ему возможность поселиться за границей». Троцкий почувствовал себя оскорбленным — в этом жесте он увидел издевательство со стороны Сталина, — но деньги взял. Средств у него почти не было, а жить как-то надо было.

Около месяца Троцкий с семьей прожил в здании Генерального консульства СССР в Константинополе. В начале марта от него потребовали, чтобы он «покинул советскую территорию». Подыскивать жилье в Константинополе, где осело немало белоэмигрантов, было опасно, и он снял небольшую виллу неподалеку — на острове Принкипо, главном острове архипелага Принцевы острова в Мраморном море. Начиналась его новая жизнь. И вскоре изгнанный «демон революции» встретился с бывшим сотрудником своего секретариата и сторонником, а ныне резидентом советской разведки Яковом Блюмкиным.

* * *

О высылке Троцкого Блюмкин узнал в Германии, где находился по своим «коммерческо-книжным» делам. В последние месяцы он практически не следил за событиями в Советском Союзе. Во-первых, у него на это почти не оставалось времени, а во-вторых, он не покупал ни советских, ни эмигрантских газет, поскольку скрывал знание русского языка. Что же касается иностранной прессы, то из нее что-то понять было довольно трудно.

Уезжая за границу, Блюмкин в душе надеялся, что «Троцкий будет постепенно возвращаться в партию» и что время сотрет разногласия между руководством партии и оппозицией. Тем большим ударом после нескольких месяцев информационного вакуума для него стали сенсационные сообщения о том, что Троцкий выслан в Константинополь.

«Высылка Троцкого меня потрясла, — признавался он в письме Трилиссеру. — В продолжении двух дней я находился прямо в болезненном состоянии… Самая высылка его за границу рассматривалась мной прежде всего как незаслуженная угроза его существованию. Моей первой реакцией было ехать из Германии, где я находился, назад в Константинополь. Однако, преданный делу, я довел до конца свою работу… и вернулся в Константинополь 10 апреля».

Дальше начались странности.

Блюмкин утверждал, что 12 апреля, то есть через два дня после своего возвращения в Константинополь, проходя по улице Пера, он случайно встретил сына Троцкого Льва Седова[61], с которым хорошо был знаком и раньше: «Поздоровавшись с ним, я уверил его в моей лояльности — и попросил информацию».

С самим Троцким Блюмкин встретился 16 апреля. Обстоятельства этой встречи во многом остаются загадочными. По одним данным, она проходила на вилле Троцкого на острове Принкипо, по другим — на улице И-сет-паша в Константинополе, где у «изгнанника» тоже была квартира. По версии Блюмкина, встреча продолжалась «свыше 4-х часов». Троцкий же в своих мемуарах отмечал, что они беседовали почти двое суток. Блюмкин утверждал, что это была единственная встреча, но так ли это на самом деле?

Единственное, что можно сказать точно, — они встретились по инициативе Блюмкина. И с формальной точки зрения он, конечно, совершил серьезный служебный проступок. Более серьезный, нежели самостоятельный поиск резидента в Берлине, не говоря уже о его поведении в Монголии.

* * *

О чем говорили Троцкий и Блюмкин? Последний утверждал, что не посвящал бывшего «вождя» в подробности своей работы, но тот знал, что Блюмкин живет в Турции нелегально, а то, что он работает в ОГПУ, — знал и раньше. «Ему при этом трудно было догадаться, каков общий характер моих заданий», — подчеркивал Блюмкин в показаниях. Тут он, конечно, заблуждался (если не лукавил) — это-то как раз не составляло для Троцкого никакого труда.