Первый блицкриг, август 1914 - Барбара Такман

Случилось то, чего опасались: двадцать восьмого августа Хаузен вынужден был повернуть влево, в сторону армии герцога Вюртембергского, обратившегося к нему с просьбой о «срочной помощи». Герцог вел ожесточенные бои с французами южнее Седана. Хаузен направил в этот район подкрепления, сняв их с правого фланга, оказавшегося ослабленным. Тогда он потребовал, чтобы Бюлов прикрыл его справа. А те два корпуса, которым следовало бы находиться на стыке этих двух армий, были в пути к Танненбергу.

Двадцать восьмого августа главный штаб начал проявлять тревогу. Мольтке, Штейн и Таппен с беспокойством думали, не взять ли резервы у Рупрехта для усиления правого крыла. Однако верховное командование не смогло отказаться от попыток прорваться через французскую линию укреплений. «Идеальные Канны», мечта Шлиффена, от которой он в свое время отказался, то есть двойной обход левым крылом через Лотарингии, а правым — вокруг Парижа, сейчас казался вполне реальным. Рупрехт наносил мощные удары по Эпиналю, его армия стояла у ворот Нанси, обстреливала Туль. После падения Льежа укрепленные пункты, по словам полковника Таппена, «потеряли свой престиж», и с каждым днем, как казалось, победа Рупрехта становилась все ближе. Уничтожение бельгийцами железных дорог затруднило переброску дивизий. Однако главный штаб убедил себя в том, что прорыв в районе Шарма, между Тулем и Эпиналем, вполне осуществим и позволил бы, как выразился Таппен, «взять вражеские армии в кольцо по всем правилам военного искусства и, в случае успеха, завершить войну». Исходя из этих соображений, левое крыло под командованием Рупрехта, состоящее из двадцати шести дивизий, оказалось нетронутым, равняясь по численности примерно значительно ослабленному правому крылу из трех армий.

Не и таком соотношении мечтал Шлиффен, бормотавший в свой смертный час: «Усилить правое крыло — это главное».

После драмы в Бельгии весь мир с напряженным вниманием следил за ходом военных действий на фронте, растянувшемся от Брюсселя до Парижа. Однако общественность почти ничего не знала о том, что в это время в Лотарингии велась жесточайшая, длительнейшая и упорнейшая борьба за восточные ворота Франции. Две германские и две французские армии — французами командовали Кастельно и Дюбай — вступили в беспощадную, почти не прекращающуюся схватку на стотридцатикилометровом участке между Эпиналем и Нанси.

Двадцать четвертого августа, собрав четыреста пушек, часть которых доставили из арсеналов Меца, Рупрехт возобновил кровопролитные бои. Французы, направив все свое умение на укрепление обороны, врылись в землю и, проявив изобретательность, построили надежные укрытия для защиты от вражеских снарядов. Удары Рупрехта не привели к расчленению XX корпуса Фоша под Нанси; однако южнее немцам удалось форсировать Мортань, последнюю реку на пути к Шарму. Французам пред ставилась возможность нанести фланговый удар, что они и сделали, на этот раз после тщательной артиллерийской подготовки. Ночью в район атаки подвезли полевые пушки. Утром двадцать пятого августа Кастельно огласил приказ: «Вперед! Всем! До конца!» — и войска начали наступление: XX корпус ринулся вниз с отрогов Гран-Куроннё, захватил три города и углубился на шестнадцать километров в глубь занятой врагом территории. Справа армия Дюбая за день ожесточенных боев продвинулась вперед примерно на такое же расстояние.

К вечеру многие подразделения, поредевшие, измученные в боях, так и не знали, захвачен ли Клезентайм, цель наступления.

Трехдневные бои за Труе-де-Шарм и Гран-Куроннё достигли наибольшего напряжения двадцать седьмого августа. В тот день Жоффр, получивший отовсюду безрадостные вести, приветствовал «храбрость и стойкость» 1-й и 2-я армий. В течение двух недель со времени возникновения фронта в Лотарингии они сражались без отдыха, «с нерушимой, твердой уверенностью в победе». Не щадя своих жизней, армии защищали ворота страны, которые враг стремился разбить таранным ударом. Солдаты знали: если немцы прорвутся здесь, война будет проиграна. Они не слышали о Каннах, но помнили Седан и оккупацию.

Оборона укрепленной линии на востоке имела жизненно важное значение, однако на левом фланге французских войск создалось критическое положение, что вынудило Жоффра перебросить на западный фронт лучшие войска из Лотарингии. Фош, символ «воли к победе», должен был, по мысли Жоффра, влить свежую энергию в слабеющие армии левого крыла.

Опасный разрыв между 4-й и 5-й армиями расширялся и достиг пятидесяти километров. Он возник после того, как генерал де Лангль, командующий 4-й армией, не желая пропускать немцев через Маас без боя, оседлал его высокие берега к югу от Седана и в течение трех дней, с двадцать шестого по двадцать восьмое августа, оказывал ожесточенное сопротивление войскам герцога Вюртембергского. По мнению де Лангля, французы в этих боях у Мааса отомстили немцам за поражение в Арденнах. Но этот успех был достигнут ценой потери контакта с отступающими войсками Ланрезака, правый фланг которых со стороны 4-й армии оказался оголенным. Вот в этот разрыв и бросил Жоффр три корпуса Фоша, составленные из дивизий, взятых из 3-й и 4-й армий. Фош получил этот приказ в один день с сообщением, что его единственный сын лейтенант Герман Фош и зять капитан Бекур погибли в боях на Маасе.

Западные районы удерживали армия Ланрезака и британский экспедиционный корпус. Здесь Жоффр хотел организовать прочную оборону вдоль Соммы, однако все его расчеты оказались построенными на песке. Надеяться на поддержку английского главнокомандующего не приходилось, он отказывался сотрудничать с Ланрезаком, да и последнему Жоффр почти не доверял. Хотя Жоффр в августе расправлялся с генералами беспощадно, он тем не менее не решался сместить Ланрезака, пользовавшегося популярностью в армии. Главный штаб в это время выискивал тех, на кого можно было бы свалить вину за провал наступления. «В моем портфеле головы трех генералов», — сказал один штабной офицер, только что вернувшийся из поездки на фронт. Отделаться с подобной легкостью от Ланрезака вряд ли удастся. По мнению Жоффра, 5-й армии требовался более уверенный руководитель. Однако смещение начальника во время отступления могло бы подорвать моральный дух войск. Как-то Жоффр признался одному из своих адъютантов, что эта проблема стоила ему двух бессонных ночей — единственный известный случай за всю войну, когда главнокомандующий так серьезно нарушил свой распорядок дня.

Тем временем 61-я и 62-я резервные дивизии, шедшие из Парижа к новой 6-й армии, бесследно исчезли на марше. Командир этих дивизий генерал Эбенер разыскивал их весь день, но никто не знал, что же с ними случилось. Опасаясь, как бы немцы не ударили по району сосредоточения 6-й армии, Жоффр, отчаянно пытаясь выиграть время, необходимое для выхода на линию фронта, приказал 5-й армии развернуться и контратаковать противника. Для этого требовалось предпринять наступление в западном направлении между Сен-Кантеном и Гюизом. Полковник Александер, офицер связи с 5-й армией, передал этот приказ в устной форме штабу Ланрезака, располагавшемуся тогда в Марне в сорока милях к востоку от Сен-Кантена. Одновременно, пытаясь польстить самолюбию Джона Френча и подбодрить его дух, Жоффр направил телеграмму, и которой от имени французской армии выразил признательность британским друзьям за их мужественную помощь. Не успел он отправить это послание, как стало известно об отходе англичан из Сен-Кантена. Таким образом, левый фланг Ланрезака, собиравшегося в этот момент перейти в наступление, оказался незащищенным. Как заявил в одном из своих мрачных донесений Уге, британский экспедиционный корпус был «разбит и не мог предпринять никаких серьезных действий»; три ни пяти его дивизий оказались небоеспособными, они нуждались и пополнениях и основательном отдыхе, на что ушло бы «несколько дней или даже недель». Поскольку Джон Френч сообщал примерно то же самое Китченеру, Угё нельзя порицать за то, что он отразил не истинное положение вещей или состояние войск, а настроения английского главнокомандующего. В довершение всего полковник Александер прислал донесение, в котором говорилось о намерении Ланрезака уклониться от выполнения приказа о наступлении.