День Восьмой - Торнтон Уайлдер

— Вы не думаете, что нужно рассказать все Беате?

— Это вам решать. Я бы не торопилась.

Скорбное, но не искаженное горем лицо Юстэйсии вдруг осветилось.

— Я знаю, что делать: я все расскажу сегодня Роджеру.

Фелиситэ тихо сказала:

— Maman, Роджер уже почти все это знает. Я с ним говорила сегодня утром.

Юстэйсия изумленно взглянула на дочь.

— Ольга, — сказала она. — Есть ли у него деньги?

— У него есть деньги. Есть надежда. Есть мужество. Есть вера. Есть ум. Идите к себе, Юстэйсия, вам нужно отдохнуть.

— И помолиться, — шепнула Юстэйсия, целуя ее.

Даль за далью… Горный кряж за горным кряжем…

Великий русский актер, прославившийся в начале нашего века, впервые привлек внимание публики в трактирах, где подавал кушанья гостям. Найдя себе партнера, опустившегося старого циркача, он разыгрывал с его помощью немудреные клоунады, сочетая их с исполнением прямых обязанностей трактирного слуги. Джордж говорил по-французски, партнер — по-немецки. Партнер всегда играл одну роль — привередливого клиента, а Джордж-слуга каждый день изображал новый характер: то это был слуга-мечтатель, то истый энтузиаст своего дела, то мрачный человеконенавистник. Лучше всего удавался ему слуга злобствующий; недаром было говорено, что лицом он похож на разозленную рысь. Джордж обливал своего «немца» супом, наступал ему на ноги, извлекал из его карманов хозяйские вилки и ножи. Шум поднимался страшный, число посетителей увеличивалось с каждым днем. Их стали приглашать «учинять скандалы» в более дорогие рестораны. Потом предложили ангажемент в качестве клоунов в загородный увеселительный парк. Появились первые афиши с крупно набранным именем «ГЕОРГИЙ». А там не замедлило последовать приглашение в местный театр на амплуа комика-буфф. Джордж оказался неподражаемым исполнителем фарсовых старичков. Но, впрочем, скоро он достиг положения, которое позволяло ему выбирать роли по собственному вкусу. Единственное, от чего он неизменно отказывался, это от заграничных гастролей. А между тем заезжие иностранцы, кому посчастливилось видеть, как Джордж играет — в собственных переводах — Гамлета, Лира, Макбета, Фальстафа, Тартюфа. Мнимого больного, по возвращении на родину рассказывали о нем, захлебываясь от восторга. В 1911 году Юстэйсия получила от Ольги Сергеевны из Москвы письмо, где говорилось, что у нее недавно гостила приятельница, молодая «оперная примадонна». Они много и любовно, мешая смех со слезами, вспоминали о годах, прожитых вместе во Франции, в Шарбонвилле. Наконец Джордж написал и сам. К письму были приложены фотографии его детей. Но после 1917 года ни от него, ни от Ольги Сергеевны письма больше не приходили. Оба, видно, затерялись в водовороте тех бурных времен.

Когда Роджер в четыре часа подошел к мастерской Порки, у дверей уже дожидался двоюродный брат Порки Стэн (Стэндфаст Роули), держа на поводу двух оседланных лошадей. Стэн, тоже старый знакомец, был еще более скуп на слова, чем его двоюродный брат. Он работал конюхом в платной конюшне Билбоу. Поздоровавшись, Стэн тотчас же исчез. А Роджер и Порки сели на лошадей и не спеша стали подниматься в гору.

Члены секты ковенантеров жили в одинаковых деревянных домиках, стоявших вокруг молельни на вершине Геркомерова холма. То была одна из довольно многих общин, что, подобно неким рудиментарным органам, уцелела от времен освоения Дикого Запада, двигаясь постепенно в глубь страны — из Виргинии в Кентукки, а оттуда в Теннесси и дальше. Обособленность ковенантеров объяснялась не только религиозными причинами, но и тем, что в их жилах текло немало индейской крови. В те далекие времена белые мужчины часто брали индианок в жены или сожительницы, но никогда не бывало, чтобы индеец женился на белой женщине; поэтому в семьях сохранялись фамилии белых людей. Большинство обитателей Геркомерова холма составляли Горумы, Роули, Коббы, О'Хара и Рэтлифы. Из поколения в поколение они жили охотничьим промыслом, но, когда дичь в окрестных лесах перевелась, младшие члены общины стали находить себе работу в Коултауне — сперва чаще всего на железной дороге и в конюшнях. Трезвенники в силу обычая и воспитания, добросовестные и трудолюбивые, они скоро заслужили в городе добрую славу. Их охотно нанимали швейцарами и дворниками в банк, в гостиницу, в суд, даже в тюрьму. Для них, привыкших вольно передвигаться на вольном воздухе, нестерпима была бы работа продавца в тесной лавке, и уж подавно — многочасовой труд шахтера под землей. В школе ребята с Геркомерова холма не заводили друзей вне своего круга — Порки тут был единственным исключением. Они мало говорили, редко улыбались и отличались незаурядным упорством. Их отцов и дедов можно было увидеть в городе лишь в те дни, когда они, зажав в кулак деньги, шли в банк платить налоги. Жила община бедно, это знали все. По словам одного выдающегося экономиста из бара при гостинице «Иллинойс», они были «бедны как церковные крысы». Женщины шили из домотканой материи платья и покрывала для кроватей. Мужчины мастерили разные поделки из конских и оленьих шкур. Но в Коултауне они своих изделий не продавали (многие испытывали непримиримую вражду к коултаунцам), предпочитая искать для них сбыт в других, куда более отдаленных районах. Правда, некоторые из женщин постарше нанимались в состоятельные коултаунские семьи служанками, но всегда оговаривали при этом, что не позже семи часов вечера должны быть уже дома, на Геркомеровом холме. При многих домиках на холме были ульи. Но мед везли продавать в другие места; только Эшли да Гиллизы получали его порой в подарок. Геркомеровская детвора, посещавшая городские школы, вела себя со степенностью маленьких мужчин и женщин, особенно в старших классах. Простая домотканая одежда их отличалась безупречной чистотой, и от нее всегда пахло щелочным мылом. Прочих школьников забавляли причудливые имена, данные им при крещении. Иногда эти имена заимствовались из Библии, но чаще — из двух книг, с которыми не расставались первые переселенцы, двинувшиеся на Дикий Запад: «Путь пилигрима» и «Жизнеописания» Плутарха. Были тут и Христианы и Добродеи и немало Ликургов, Эпаминондов, Солонов и Аристидов. У восточных плантаторов в ход шли больше имена плутарховых воинов и тираноубийц — Кассий, Цинциннат, Брут, Гораций; ковенантеры же отдавали предпочтение мудрецам. Их мальчики, сильные и физически хорошо развитые, сделали бы честь любой спортивной команде; однако старейшины секты запрещали им принимать участие в школьных субботних играх, считая, что прообразом этих игр служат ненависть, мстительность и стремление истреблять себе подобных.

В семидесятые и восьмидесятые годы горожане немало глумились над обитателями Геркомерова холма, называя их «кликушами», «трясунами», а то и просто «юродивыми»; но мало-помалу их образцовая честность и строгий аскетический образ жизни завоевали им своеобразное недоуменное уважение. В течение многих лет молодые ковенантеры женились только на девушках из своей же общины, так что каждый из нынешних жителей селения сам себе доводился родственником в каком-то колене. Правда, еще в середине шестидесятых годов они слышали о тех нежелательных последствиях, которые подобные браки могут иметь для потомства. Им об этом рассказывал предшественник доктора Гиллиза, так же как и сам он впоследствии, избранный конгрегацией на должность общинного врача. Старейшины слушали его внешне бесстрастно, однако же несколько встревожились — доктор Уинстид, по счастью, был превосходным лектором. После его лекции в общине был заведен новый обычай: время от времени тот или иной старейшина совершал путешествие в один из восточных штатов, где имелись поселения родственных сект. Оттуда они привозили невест и женихов для геркомеровской молодежи (но не на основе взаимности). Доктор Гиллиз догадывался, хотя и не мог знать наверное, что тут не обходилось без денежных расчетов.