Чего стоит Париж? - Владимир Свержин

Я бросил прощальный взгляд на полуразрушенную башню и…

– Лис! Тебе эта башня ничего не напоминает?

– Ага, напоминает, – автоматически кивнул Рейнар.

– Что? – с затаенным торжеством в голосе поинтересовался я.

– Шо если я таки и в этом году не доберусь до своей дачи, то к зиме она будет иметь вот точно такой же зачуханный вид.

– Не будет, – радостно замотал головой я. – Еще долго не будет. Посмотри внимательно.

– Ну? – недоуменно бросил мой напарник. – Смотрю. И шо? Шо я такого должен видеть?

– Напряги память. Представь, что эта самая башня видится тебе на блюдечке, по которому катается яблочко. А принадлежит и то, и другое одной весьма пожилой леди, имеющей обыкновение летать по воздуху в ступе с помелом.

– Бабусе-Ягусе?! – радостно выпалил экс-генерал-аншеф Закревский. – Ты хочешь сказать…

– Да! – восхищенный собственным прозрением, заорал я, не в силах сдерживать нахлынувшие на меня эмоции. – Это тот самый замок, в котором спустя двести лет Калиостро делал Элизабет Чедлей из Элен Фитц Урс. Я вспомнил. Я все вспомнил, и я знаю, что сказать Фаусту. Подержи коня!

Бог весть почему, вместо того чтобы повернуть скакуна к скорбным владениям Иоганна Георга Фауста, я спрыгнул наземь и стремглав побежал к полуразрушенной изгороди, спотыкаясь и рискуя сломать себе шею. Сколоченная наскоро моим соратником лестница была не так хороша, как прежняя, созданная силой магической мысли не покоренного судьбою старца, но все же позволяла быстро взобраться на второй этаж.

– Это снова вы? – не открывая глаз, проговорил Сибелликус. – Что вам еще здесь надо?

– Я вспомнил, доктор! Я знаю, что это за средство! – пытаясь отдышаться, выпалил я.

– Вспом-ни-ли? – растягивая слоги, проговорил маг, неожиданно быстро распахивая глаза, отчего твердый и резкий взгляд его походил на молнию, прорезавшую свинцово-серые набрякшие бурдюки туч. – Ну же, я слушаю вас! Говорите скорей! Говорите.

– Вы должны сказать, – начал я, набирая в грудь воздуха, словно перед прыжком в морскую пучину, – «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!».

Гнетущая тишина повисла в старой башне, как только отзвучал последний слог измышленного Гете заклинания. Молчание было мне ответом.

– Да… забавно… – наконец прервал затянувшуюся паузу философ философов.

– Вы находите это забавным? – с искренним недоумением произнес я.

– Конечно! – Губы богоборца с явным напряжением сложились в мучительную улыбку. – Он любит парадоксы. Он сам – единый парадокс. Но Он прав. Мне нравится эта игра.

Я стоял, переминаясь с ноги на ногу. Фауст, последнюю минуту разговаривавший явно сам с собой, вновь возвратил мне внимание, очевидно, недоумевая о цели моего дальнейшего присутствия.

– Вы все еще здесь? Ступайте! Спасибо вам, и поблагодарите от меня мсье Рейнара за тот порядок, который он здесь навел.

– Прошу простить меня, мэтр Сибелликус, – чуть запинаясь, начал я. – Может, это дерзость, но если вы сейчас собираетесь произнести заклинание? Возможно, нам с шевалье д'Орбиньяком стоит подождать где-нибудь поблизости, чтобы предать ваше тело земле?

– Юнец! – вновь усмехнулся Фауст. – Зеленый юнец! Вы что же, наивно полагаете, что теперь, когда я получил ключи от врат собственной погибели, я воспользуюсь ими, как нищий пьянчуга найденным гроттеном, лишь только затем, чтобы утолить терзающую его жажду?

– Признаться, именно так я и думал, – растерянно подтвердил я. – Ваши страдания столь велики…

– Что и в аду не может быть худших, не так ли? Молчите, я лучше всякого знаю, что это так. Я был в аду и знаю, что мне уготовано. Впрочем, – надменно проскрипел великий гордец, – возможно, Господь простил бы меня, если бы я сдался и принес стоны и покаяния к его стопам. Но мне чуждо раскаяние! Я почитаю Творца более всех смертных, ибо воочию узрел могущество его, а потому горжусь, что хотя бы в малой доле, хотя бы отчасти я походил на него в своей силе. – Он на миг замолчал, переводя дыхание, и я не смел нарушить этого пугающего молчания, ошеломленный его словами.

Но вот, передохнув, обуянный гордыней чародей продолжил:

– Быть может, вам известно, что на языке страны, откуда я родом, Фауст означает «кулак», в то время как латинское «Фаустус» переводится как «счастливый». Так вот, все эти долгие годы я жил, словно сжатый кулак, ни на миг не разжимаясь, в вечном неистребимом желании сделать мир вокруг себя таким, каким я хотел бы его видеть. И вот наконец я счастлив! И это действительно самое прекрасное мгновение в моей жизни, и я до конца должен им насладиться.

– Но почему? – удивленно спросил я.

– Потому что как бы ни была ужасна и омерзительна моя участь, отныне никто, ни Господь, ни Дьявол, не в силах распорядиться ею. Я сам решу, когда произнести заветные слова, и это будет мое, и только мое решение! Ступайте, молодой человек. В любом случае вы мне не понадобитесь. Когда все свершится, здесь нечего будет хоронить.

Не говоря больше ни слова, я вернулся к ждущему у берега реки Лису.

– Ну шо? – поинтересовался он, подводя коня. – Фауст уже все? – Правая рука моего друга начертала в воздухе косой крест.

– Нет, – покачал головой я, – жив и, насколько это возможно, здоров.

– Шо, не подействовало? – расстроено покачал головой д'Орбиньяк.

– Не знаю. Он еще не пробовал.

– Да уж… задачка!.. – Лис повернул коня прочь от башни. – А хоть в чем секрет-то был?

– Да все очень просто, – отмахнулся я. – Хрестоматийная фраза из Гете. Ну, помнишь: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»

– Тю. – Брови Лиса озадаченно поползли вверх. – Так это я ему мог и безо всякой магии рассказать! Не фиг ему было на тебя свой запас Слезы Саурона переводить!

– Не знаю, – пожал плечами я, – Возможно, по какому-то высшему замыслу было необходимо, чтобы он узнал рецепт своей гибели из моих уст. Не знаю и, честно говоря, знать не хочу. Поехали! Место тут какое-то жутковатое.

* * *

Наше возвращение ко двору короля Франции было принято без особого восторга. Конечно, благодаря усилиям мадам Екатерины и «моей очаровательной кузины» принцессы Кондэ, о которой придворные, уже нимало не смущаясь ее нерасторгнутого замужества, говорили как о будущей королеве, наша ссора в Реймсе была милостиво забыта. Однако вынужденная забывчивость отнюдь не прибавила Генриху III нежных чувств к своему шурину. И хотя молодой красавец Бернар Ногаррэ де Ла-Валетт, свежеиспеченный герцог д'Эпернон, сменивший на посту коронеля Анжуйской гвардии бедного дю Гуа, смог отчасти заменить королю покойного любимца, но все же простить мне безнаказанность убийцы христианнейший король никак не мог.

В том же, что я причастен к побегу Мано из темницы, у Генриха не было ни малейших сомнений. Не то чтобы он обладал сколь-нибудь вескими доказательствами – таково было его августейшее мнение. Маловато для королевского суда, но вполне достаточно, чтобы не желать видеть в своих покоях «этого чертовою дикаря». Впрочем, я и сам не горел желанием торчать при особе Его Величества, невзирая на любезность его матушки, на ее музыкальные и стихотворные вечера, а также на изящнейшие балеты, автором тем для которых она являлась. Уверив Черную Вдову в своей преданности величию Франции, я без особых сожалений отправился на Луару, где ждали меня друзья.