Осада, или Шахматы со смертью - Артуро Перес-Реверте

Позади большого барака, где хранятся лафеты, передки и прочие принадлежности артиллерийского обоза, а иногда временно содержатся пленные, до самого канала Трокадеро, по которому — он около семидесяти туазов шириной — мчит бурная илистая вода, тянется низина. И на краю ее, накрывшись от дождя одеялами, в бурых и серых шинелях, в шляпах и киверах, с которых струится дождь, в молчаливом ожидании стоят полукругом сотни полторы солдат и офицеров. Дефоссё убеждается, что сержант Лабиш и прочие его люди — тоже здесь: взирают на все происходящее с дерзким и мрачным вызовом. По правилам всем следовало бы разобраться и выстроиться как положено, но в такой день и в преддверии предстоящего как-то не до уставного порядка.

В дверях барака Симон Дефоссё видит двух испанских офицеров — у одного рука на перевязи. Под присмотром часового они, прячась от дождя под парусиновым навесом, издали взирают на происходящее. На обоих синие флотские мундиры со знаками различия лейтенанта и капитан-лейтенанта. У младшего рука на перевязи. Дефоссё знает, что разыгравшийся шторм вчера понес их фелюгу к скалам Трокадеро. Капитан-лейтенант, обнаружив большое хладнокровие, мастерским маневром сделал так, что корабль выбросило на пологий берег Кабесуэлы, а не шарахнуло об оказавшиеся в опасной близости камни. Потом попытался было сжечь фелюгу, но помешал дождь. Тут его вместе со вторым офицером и двадцатью членами экипажа взяли в плен подоспевшие французы. Теперь они ожидают отправки в Херес, откуда начинается маршрут в лагерь военнопленных во Франции.

В центре лощины, на берегу канала, в окружении шести внушительно-молодцеватых — им и дождь нипочем — жандармов в треуголках и синих накидках, из-под которых дулом книзу, как на погребении, выглядывают их карабины, осужденные ожидают оглашения приговора. Капитан Дефоссё, вместе с Бертольди стоящий среди офицеров, с любопытством разглядывает их. Они без шинелей, с непокрытыми головами, руки связаны за спиной: один — в жилете поверх сорочки, двое — в насквозь вымокших мундирах, в коричневых, заляпанных грязью брюках из грубошерстного сукна, добытого, надо полагать, в каком-нибудь разграбленном монастыре. Тот, что в жилете, замечает кто-то, — это капрал Вуртц из второй роты. Двое других — в самом деле или кажутся гораздо моложе. Рыжеватого тщедушного паренька, испуганно озирающегося по сторонам, от холода или страха бьет такой озноб, что жандармы должны поддерживать его. Полковник из штаба маршала Виктора, кляня в душе свою судьбу за то, что пришлось в такую погоду ехать из Чикланы, с бумагой в руках приближается к осужденным. Идет медленно — ноги то вязнут в раскисшей болотистой почве, то оскальзываются на ней. Раза два чуть было не упал.

— Представление начинается… — сквозь зубы цедит кто-то за спиной Дефоссё.

Полковник принимается вслух читать приговор, но ветер и дождь не дают. Сдавшись, он складывает промокший лист вдвое и подает знак жандармскому унтер-офицеру, который перекидывается несколькими словами со своими людьми, меж тем как выделенный для казни наряд пехотинцев неохотно выстраивается возле барака — так, чтобы не попасть в поле зрения осужденных. Тех поворачивают лицом к каналу, завязывают им глаза. Капрал протестует и даже пробует сопротивляться. Второй — малорослый смуглый солдатик, — двигаясь как во сне, позволяет делать с собой все, что угодно, а у третьего, рыжего, едва лишь жандармы дотрагиваются до него, подкашиваются ноги, и он валится наземь, в грязь. Стоны его разносятся далеко вокруг.

— Могли бы привязать к столбам, — возмущенно произносит Бертольди.

— Саперы вкопали было… — отвечает капитан, — но вода подмыла. Земля слишком рыхлая, не держит.

Уже выстроилась расстрельная команда — двенадцать человек с ружьями и лейтенант 9-го полка легкой пехоты с обнаженной саблей, в шляпе, с которой бежит вода. По приказу маршала Виктора для казни отобраны однополчане осужденных. У солдат мрачный вид: заметно, как неохотно они повинуются приказам. Черные клеенчатые кивера блестят под дождем; замки ружей прикрыты полами шинелей. Рыжеватый паренек так и сидит в грязи — руки связаны, туловище наклонено вперед — и монотонно постанывает. Капрал повернул голову вбок и назад, словно может что-то увидеть сквозь повязку и не хочет, чтобы залп застал его врасплох. Вскинув саблю на плечо, офицер говорит что-то, потом взмахивает ею, и ружейные стволы вытягиваются более или менее горизонтально. Некоторые — с промедлением. Задумано так, что в спину каждому из осужденных, стоящих над взбаламученной водой канала, должно быть нацелено по четыре ружья.

Симон Дефоссё услышал не команду «пли!», после которой должен был грянуть дружный слитный залп, предписанный уставом, а только треск одиночных, ударивших вразнобой выстрелов, а увидел — белесое облачко порохового дыма, почти мгновенно рассеявшееся под дождем.

— Ох, ты ж, мать твою… мать твою… — кряхтит рядом с ним Бертольди. — Мать…

Безобразная работа, думает Дефоссё, вполне под стать погоде и обстоятельствам. Кажется, его вот-вот вырвет — ячменная бурда, выпитая менее получаса назад, подкатывает к горлу, просится наружу. Капрал ничком повалился в грязь и застыл, и от дождевых струй быстро расплылось красное пятно на спине. Второй — худосочный и смуглый — упал на бок и, обливаясь кровью, барахтается в грязи, силится приподняться без помощи рук, все еще связанных за спиной, а запрокинутой головой с повязкой на глазах вертит из стороны в сторону, словно слепец, который пытается понять, что происходит. А третий дезертир все еще сидит на земле под потоками низвергающейся с небес воды и стонет, хотя так, на вид, вроде бы не ранен.

До капитана Дефоссё отчетливо доносится хриплый крик штабного, обращенный к лейтенанту, который тотчас повторяет его своему взводу. Столпившиеся по краям низины солдаты переглядываются; другие открыто матерятся, глядя на офицеров. Никто не знает, что делать. Поколебавшись мгновение, лейтенант вытаскивает из-под плаща пистолет и, миновав рыжеватого, нерешительными шагами приближается к тому, кто ползает по грязи. Стреляет. Осечка! Искра воспламенила только часть пороха. Лейтенант растерянно рассматривает оружие, вертит его в руках. Потом оборачивается ко взводу, командует «заряжай!», хотя все присутствующие, включая Дефоссё, знают, что при таком ветре и под таким ливнем ничего из этого не получится.

— Вот увидите, приколют штыками, — бормочет кто-то из офицеров.

Ему отвечают сдержанные саркастические смешки. Но положение выправляет жандармский унтер-офицер, пышноусый старослужащий сержант. Обнаруживая немалое присутствие духа, он сам, без приказа, выпрастывает из-под плаща карабин, подходит к раненому и добивает его выстрелом в упор. Потом, поменявшись оружием с одним из своих подчиненных, разносит череп рыжеватому парню. Тот падает навзничь, как настигнутый зарядом дроби кролик. Сержант возвращает карабин товарищу и, с безразличным видом чавкая сапогами по грязи, проходит мимо растерянного лейтенанта, вытягивается перед штабным полковником, отдает честь. Тот с не меньшей растерянностью козыряет в ответ.

Люди медленно разбредаются. Кое-кто вполголоса обсуждает с товарищем случившееся, кто-то поглядывает на три неподвижных тела на берегу канала. Лейтенант Бертольди оборачивается к испанским морякам, которые в сопровождении часового уходят к себе в барак.