Разведчик в Вечном городе. Операции КГБ в Италии - Леонид Колосов

Родился я в 1924 году в небольшом бельгийском городке, что запрятался среди сосен Кампэна, между журчавших ручейков и прозрачного, словно хрусталь, озера, которое казалось мне огромным, как море. У каждого из нас что-то оседает в памяти от далекого детства. У меня — это терпкий запах сосновой смолы и ломящая зубы, холодная, до удивительности вкусная вода, которую пил из ручейков. Я очень любил лес, он начинался сразу же после нашего дома, который был самым крайним в городе. И лес отвечал мне такой же искренней любовью. Во всяком случае, он ни разу не запутал меня в лабиринтах своих чащоб, не подставил под лоб злого сучка и не топил в коварной трясине. А ручьи и наше «огромное, как море», озерцо сразу же доверили мне сокровенные тайны. Никто из сверстников не ловил такого количества лещей и плотвичек, как я. От зависти они прозвали меня колдуном. А мне хотелось быть Тилем. С Шарлем де Костером, нашим бельгийским Толстым или Достоевским, а может быть, и тем, и другим одновременно, я познакомился очень рано. С тех пор «Легенда об Уленшпигеле» стала моей настольной книгой на всю жизнь. Иногда в трудные моменты я листаю ее страницы, нахожу ответы на вопросы, черпаю силы и оптимизм. Правда, по тем мальчишеским временам мне и моим сверстникам были еще не совсем понятны «странные» отношения Тиля с Неле. Мы вообще девчонок в нашу компанию не принимали. А вот гимн гезов доходил до самой души.

Кто из нас, бегавших по лесным тропинкам с деревянными мечами и фанерными щитами, мог предполагать, что война уже стояла на пороге нашего государства, кровопролитная война…

Детство между тем кончилось. В нашем городке имелась только восьмилетняя школа, директором которой до самой своей смерти был отец. Кстати, это обстоятельство делало меня самым несчастным человеком. За прогулы или плохо отвеченный урок мне доставалось не только в школе, но и дома, причем в условиях домашнего очага весьма чувствительно…

Так или иначе, но надо было думать о будущем. И родители после долгих споров и раздумий отправили меня в колледж в город Терноут, где я поселился в интернате. Но, к сожалению, учиться мне так и не довелось. Как сейчас помню прекрасное весеннее утро 10 мая 1940 года. Я проснулся очень рано от далеких раскатов грома. «Наверное, надвигается гроза», — подумалось мне. Но в окно светило яркое солнце с абсолютно безоблачного неба. А потом в спальню прибежали взволнованные воспитатели, велели всем быстро одеваться и выходить во двор. Когда мы собрались, вышел директор. Он был весь в черном. Черный котелок, черный костюм, черный галстук, черные туфли. Так наш мэтр появлялся только по воскресеньям, когда ходил в церковь. Он снял котелок, вытер платком лоб, сказал: «Дети мои, случилось нечто ужасное. В четыре часа утра Германия напала на Бельгию и уже подвергла бомбардировке несколько городов. Это война, дети мои… Но прошу вас, сохраняйте присутствие духа. Немедленно соберите все самое необходимое и как можно быстрее возвращайтесь домой, любым способом. Нужно проявить мужество, ибо транспорт уже не работает, большинство мостов взорвано или будет разрушено в ближайшее время. Так что торопитесь…»

И вот я на улице с тяжелым чемоданом, один среди толпы мечущихся в панике людей. До дома около четырех десятков километров. В шестнадцать лет мне еще трудно было ассоциировать слово «война» с реальностью. В тот миг она предстала в далеких раскатах орудийного грома и растерянных лицах мужчин и женщин, которые бежали навстречу, обгоняли или оставались позади… Я прекрасно понимал, что произошла трагедия. На память пришел Тиль, вернее, песня Тиля:

У нас были ядра, порох и пули. И Господь был. У тех, кто в него верил. А вот король Лепольд Ш — главнокомандующий бельгийской армией — не верил ни во что. 28 мая 1940 года он подписал акт о капитуляции, объявив себя «военнопленни-ком немцев», то есть, короче говоря, совершил отнюдь не благородный поступок по отношению к стране и народу. Однако подлинные патриоты не сплоховали. Наши храбрые гезы сороковых годов вписали немало мужественных страниц в историю Сопротивления. Но об этом немного позже…

А тогда, 10 мая, где пешком, где на попутных машинах я к вечеру добрался домой. Родители были настолько ошарашены случившимся, что даже не спросили меня, как я доехал. На семейном совете стали обсуждать, что делать: бежать или оставаться. Мама плохо чувствовала себя. Страшная болезнь уже начала свою тайную разрушительную работу. Отец вспоминал о тех страданиях, которые выпали на их, молодой супружеской пары, долю, когда они в 1914 году, после начала Первой мировой войны, эмигрировали в Англию. «Нет уж, — сказал после долгого молчания отец, — пускай уходят молодые. А нам оставаться, если уж суждена смерть, то пусть в стенах родного дома…»

Моя сестра ждала ребенка. Ее муж был призван в армию, и от него не было никаких вестей. Она сказала, что остается… А я? Я решил бежать во Францию.

Через несколько дней волна беженцев унесла меня за сотни километров от родного дома. Время стирает увиденное когда-то. Но трудно забыть вой пикирующих бомбардировщиков с черными крестами, взрывы, запах гари и труп молодой женщины, рядом с которой, словно окаменевшая, сидела, скрестив руки, маленькая девочка с огромными, пустыми глазами…

Несколько месяцев нас продержали во французском лагере для перемещенных лиц на берегу Средиземного моря. Опять бомбежка, стрельба, убитые… Капитулировала Франция. Лагерное начальство объявило, что все беженцы могут вернуться в свои страны и что немецкие оккупационные войска не сделают-де им ничего плохого. Были сформированы поезда, чтобы отвезти нас домой. Однако многие из них по пути были переадресованы в рейх… Гитлеровцы обманули. Им нужна была дешевая рабочая сила. Тех, кто не согласился работать, расстреливали или отправляли в концлагеря, многие погибли от бомбежек, многие умерли от голода и непосильного труда…

Мне повезло. Я попал в «хороший» поезд, который гитлеровцы для пропаганды своих «добрых намерений» доставили в Брюссель. Наша столица в те трагические дни изменилась до неузнаваемости. Она оказалась грязной и зловонной, кишащей крысами и солдатами в серозеленых мундирах.

Радость моих родителей была неописуемой. Не всем удалось вновь увидеть своих детей. А жизнь наша изо дня в день становилась все более тяжелой.

То, что можно было забрать, гитлеровцы забрали. Не было хлеба, а уж о мясе вообще не вспоминали. В нашем городке исчезли все кошки и собаки. Говорили, что они превратились в колбасу, которую спекулянты продавали за большие деньги на черном рынке. Мои старики жили впроголодь. А помочь я им ничем не мог. Потому что большую часть времени приходилось отсиживаться в лесу. Немцы регулярно прочесывали наш городок, и всех молодых, которые попадали к ним в лапы, немедленно отправляли в Германию — на заводы. В дом я приходил тайком поздним вечером. Однажды совсем было собрался уйти в горы, к партизанам — в то время гремела слава о партизанском батальоне, которым командовал Жан Коллар, или «Жорж», — да помешала одна встреча. Встреча в лесу…