Гибель красных богов - Александр Проханов

Дома он лежал с задернутыми шторами, за которыми сгущался сумрак и что-то непрерывно скрежетало, словно напильник по грубой, зажатой в тиски детали. Он замуровался в доме, как в бункере. С поверхности, по углубленному кабелю, сквозь бетонные оболочки проникали стерилизованные телевизионные изображения мира. Мир был подвержен атомной атаке, погибал в радиационном заражении, а он в бомбоубежище уцелел, наблюдая его кончину.

Депутаты кого-то клеймили, кого-то предавали, кому-то грозили смертью. То и дело голосовали, истово подымая руки, а затем пугливо опуская. Ликующие гонцы, прибывавшие поминутно на Съезд, докладывали у микрофонов о проведенных арестах. Был арестован Зампред, Профбосс. Премьер. Напали на след Агрария и Технократа. Все покрывалось свистом, улюлюканьем уличной толпы. Поочередно возникали лица обоих Президентов. Зрелища страшной кровавой ночи с горящими боевыми машинами и грудой красных костей. В высоких погребальных ладьях, среди белых лилий, над крышами города, плыли юные мученики.

Он смотрел телевизор, сжимаясь под пледом, веря в то, что бункер его неприступен. От поверхности, где проходило крушение, его отдаляют бетон и сталь, глубина холодной земли.

На экране вдруг появился Магистр, с кем, казалось, еще недавно встречались в мастерской художника. Теперь Магистр был в домашнем кабинете, среди книг и бумаг. Положил на стол пухлые руки. Жирная грудь выдавливалась из манишки. Тяжелая лысеющая голова с маленькими острыми глазками занимала весь экран. Были видны старческие морщины, коричневые складки, родинки и наросты.

– Теперь, когда основные преступники арестованы и их ждет суд и возмездие, справедливая кара, как насильников и убийц, мы должны понять – эти бездари и тупицы не могли самостоятельно действовать. У них имелось теоретическое обеспечение, интеллектуальные центры, идеологи путча. Это они вынашивали проекты военного переворота. Они хотели превратить стадионы в концлагеря. Хотели отправить в Сибирь товарные составы с миллионами политзаключенных. Погрузить страну во мрак и кровь. Среди этих идеологов путча, интеллектуальных режиссеров насилия на первом месте стоит генерал Белосельцев, плоть от плоти Лубянки. Помните его недавние статьи, где он прямо оправдывает военную диктатуру? Как стало известно, за несколько дней до путча Белосельцев вместе с группой заговорщиков летал на Новую Землю, где они, в стороне от глаз, составляли подробный план переворота. Уверен, народ призовет к ответу этих апостолов репрессий. Спросит с них сурово и беспощадно…

Магистр исчез с экрана, появилась площадь, полная людей, деревянный помост, на котором кричал оратор, выпучивая глаза, какой-то публицист, чье лицо неузнаваемо исказила истерика:

– Преступников мы найдем!.. Выкурим из нор!.. Палач Белосельцев, проливший кровь наших мальчиков, убивший наших юных героев, ответит!.. Мы его отыщем и вздернем на фонарь!..

Он хрипел, взмахивал кулаками, и толпа ревела в ответ:

– На фо-нарь!.. На фо-нарь!..

Белосельцев решил отправиться на Лубянку, разыскать Чекиста и, перед тем как погибнуть, узнать, в чем причина его неминуемой смерти, в чем жуткая красота и дьявольская простота комбинации, погубившей страну.

Засобирался, заторопился. Сутулясь, хоронясь, выскочил в сумерки разворошенного, гудящего города.

Он вышел из метро на площади Дзержинского и оказался в черной кипящей смоле. Площадь шевелилась, взбухала, лопалась вязкими пузырями. В каждом лопнувшем пузыре открывалось искаженное, с выпученными глазами, перекошенным ртом, лицо, кричало, требовало. Здание КГБ воспаленно горело оранжевыми окнами от земли до крыш, словно был полный сбор, кабинеты были переполнены сотрудниками, шла яростная, неутомимая работа. Памятник, огромный, вертикальный, поставленный на гранитный цилиндр, уносился ввысь заостренной головой. С обнаженной головой, в ниспадающей долгополой шинели, казался привязанным к столбу, как Джордано Бруно, которого возвели на костер. Толпа накатывалась на него, булькала у подножия, ударялась о гранит тяжелыми липкими шлепками.

Оратор в луче прожектора забрался на каменный цоколь, водил по сторонам мегафоном, выкрикивал:

– Смерть палачам!.. Кровь мучеников требует отмщения!.. Пусть все, кого он убил в застенках, замучил в подвалах чека, застрелил из нагана в затылок, утопил, сжег заживо, уморил голодом в концлагерях, пусть все они встанут из могил и сбросят его с постамента!.. Смерть палачам!..

Толпа ревела черными ртами, из которых летел красный пар, выпучивала глаза, в которых лопались кровяные сосуды, выбрасывала вверх кулаки, на которых вздувались фиолетовые жилы. Ловкий малый гибко выскочил, размахнулся, метнул в памятник помидор, и тот расплющился жидкой кляксой. Двое синюшных юнцов в джинсовых куртках вылезли, повернулись к толпе худыми спинами, расстегнули штаны, стали мочиться на памятник. Толпа восторженно ревела, глядя, как мерцают в свете прожектора слюдяные струйки. Памятник молча возвышался над толпой, гордо воздев подбородок. Оранжевые окна воспаленно смотрели на осквернение кумира, ожидали казни.

– Мы разрушим все памятники большевистским палачам и насильникам!.. – рокотал мегафон, переполненный металлическими всхлипами, булькая скопившейся стальной слюной. – Мы сотрем с карты страны их имена и вернем нашим городам их истинные названия!.. Мы соскоблим со стен памятные доски и барельефы с лицами и именами убийц и напишем на этом месте имена тех, кого они убили!.. Мы свалим этот торжествующий идол зла, отправим его в переплав и из жидкого металла, прошедшего огонь очищения, отольем крест на братскую могилу тех, кто безвестно покоится в рвах и могилах ГУЛАГа!..

Стайка миловидных юношей и девушек подлетела к постаменту, стала радостно скакать и приплясывать, орудуя спреями, выводя на памятнике затейливые вензеля и надписи: «Свобода!», «Смерть палачам!», «Феликс, ты – гад!». В монумент летели камни, бутылки, шлепали в камень, брызгали в лучах прожектора осколками.

Белосельцев созерцал казнь памятника. Высокая обнаженная голова с открытым лбом, с пучком бородки уходила в небо, и там, среди тьмы, оранжевых отсветов, слюдяных фиолетовых вспышек носились прозрачные духи тех, кто слетелся на казнь своего мучителя. Так осмелевшие лесные птахи нападают на дневного филина, не способного видеть, бить крылом, терзать клювом, пищат и царапают разорителя гнезд, поедателя птенцов.

Два белых офицера с золотыми эполетами и георгиевскими крестами трепетали крыльями, ударяя кулаками в бронзовые щеки Дзержинского. Пикировали на него, вытянув сложенные вместе офицерские сапоги с начищенными голенищами, и у обоих во лбах зияли пулевые отверстия, оставленные латышскими стрелками. Царский камергер в длинном, в золоте сюртуке, с алой парчовой лентой через плечо, застреленный в петроградском ЧК, подлетал к бронзовой голове и что есть мочи хлестал ее по щекам. Пухлый, с бородкой, министр Временного правительства, убитый в Самаре, дрожа животом под тесной жилеткой, норовил выцарапать памятнику глаза, обливался слезами, никак не мог вытащить из кармана носовой платок. Косматый архимандрит с клочьями бороды, вырванной чекистами при допросах, развевал черной рясой, плевал в лицо своему убийце, по приказу которого баржа тонула в студеном море, и монахи, скрученные проволокой, по пояс в воде, славили Пресвятую Богородицу, и архимандрит прижимал к губам серебряный крест. Бородатый крестьянин из Тамбовщины, застреленный при лесной облаве, в исподних портках, голоногий, костлявый и жилистый, стискивал горло памятника, тоскливо, по-звериному, выл. Кронштадтский матрос, расстрелянный из пулемета при подавлении мятежа, в бескозырке с золотыми буквами «Андрей Первозванный», харкал кровью на шинель памятника, бил его в сердце непрерывными злыми ударами.