Как любить животных в мире, который создал человек - Генри Манс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если так, мы не разорвем цепочку, а отбросим лестницу. Есть признаки, что мы стали воспринимать себя в отрыве от нашей среды. Создание поселений на Луне и Марсе – эту идею продвигают Маск и Джефф Безос – подразумевает, что человек может жить вне климата, пищевой системы и даже товарищества, которое у нас есть на Земле. Арт Харман, поборник колонизации Марса, имевший доступ к администрации Трампа, однажды заявил, что отсутствие законов о вымирающих видах будет одним из преимуществ жизни в космосе.
Ну что ж, удачи! Какое животное будет опылять наши посевы? Какой организм будет расщеплять наши отходы? Какое существо будет кормиться этим организмом, чтобы держать его под контролем? «Мы не можем отправиться туда в одиночку, – уверен Харрис Левин. – Мы возьмем с собой растения. А еще бактерий и другие микробы, потому что они на нас живут». Пилигримы с «Мэйфлауэра» привезли свиней и кур. Богачи, улетая в открытый космос, наверняка будут настаивать на том, чтобы захватить своих кошек и собак.
Мне кажется, одно дело не закрывать двери перед новыми технологиями вроде деэкстинкции и альтернатив для медицинских исследований. И другое – ожидать, что эти технологии избавят нас от этических дилемм. В плохих руках технический оптимизм и долгосрочное планирование слишком нас расслабляют и отвлекают от решений, которые надо принимать уже сейчас, до того как станут доступны новые технологии. Мы начинаем верить, что человеческая изобретательность все исправит, что жестокость к животным и шестое вымирание – просто этапы, через которые мы пройдем.
Что до колонизации космоса – от чего мы бежим? Один любящий животных технарь как-то сказал мне: «Самый большой риск для планеты – это не гигантский астероид. Это люди. Если отправить людей на другую планету, они унесут этот риск с собой». И что мы хотим там найти? Если мы ищем другие разумные формы жизни, они уже есть здесь, на Земле. «Нет причин глядеть на звезды и вопрошать, одиноки ли мы, когда [на Земле] столько существ пытается общаться», – считает астрофизик Лоренс Дойл, который изучает горбатых китов.
За последнее столетие стремление к инновациям дало нам изуродованных кур, клонированных собак и, наверное, довольно скоро даст осьминогов на фермах. Всего этого и не требовалось, чтобы возникло веганство, этичная охота, умеренное потребление и стремление понять эмоции животных. Эти аргументы существуют как минимум с XIX века – их просто не принимают всерьез. Аналогичным образом проблемы в наших отношениях с животными не исчезнут в одночасье, когда мы обретем способность понимать их язык, скрещивать существующие и вымершие виды и производить роботов для управления экосистемами. Нам не нужны новые технологии, нам нужно измениться самим. Сдержанность даст нам больше, чем изобретательность.
Заключение. Красавица и чудовище
Мир ребенка свеж, нов, прекрасен, полон чудес и восторга. Как жаль, что у большинства из нас этот чистый взгляд, этот подлинный инстинкт к прекрасному и восхитительному затуманивается и теряется, когда мы взрослеем.
Меня часто спрашивают, шимпанзе или людей я предпочитаю. Ответить на этот вопрос легко. Некоторые шимпанзе мне нравятся больше, чем некоторые люди, а некоторые люди – больше, чем некоторые шимпанзе!
В нашем саду в Лондоне есть маленький пруд. Когда к нам в гости первый раз приехали родители, они начали настаивать, что его надо осушить, потому что в нем могут утонуть дети. Мысль была здравая, но, поскольку она исходила от моих родителей, предложение я проигнорировал. Пруд остался. Тогда я даже не представлял себе, как я его полюблю.
Весной появилась лягушачья икра. Мы с Элизой приседали на каменном берегу и начинали высматривать лягушек. Иногда они выставляли глаза над поверхностью воды, в другой раз суетились в глубине, периодически замирая у нас на виду. Это были обыкновенные лягушки, но они вызывали странное, неясное чувство, какую-то смесь гордости, радости и уважения. Пруд был крохотной сценкой дикой природы, и мне казалось, что мои дети будут расти на этом фоне.
На следующий год пруд начал протекать. Каждый раз, когда я его наполнял, вода уходила так же неизбежно, как текила из стакана у студента. Я осторожно перенес лягушачью икру в ведра с намерением починить наш водоем, а потом беспечно про нее забыл и улетел на три месяца в Сан-Франциско. Не стоит говорить, что в том году никаких лягушек у нас не было. Элиза отнеслась к этому спокойно: «Папа увез лягушек в Америку». Я вернулся из Америки с загаром, но без лягушек, и моя дочь ясно дала мне понять, что разочарована. «А когда вернутся лягушки?» – жалобно спросила она.
После окончания Второй мировой войны Джордж Оруэлл опубликовал эссе о лондонских земноводных под заголовком «Некоторые мысли об обыкновенной жабе». Сегодня читать это произведение любопытно. Оруэлл чувствует потребность извиниться, что поднимает такую «сентиментальную» тему. «Я знаю по своему опыту, что благожелательное упоминание “Природы” навлечет на меня оскорбительные письма». Потом он радуется тому, что радости весны будут существовать столько, сколько люди захотят ими наслаждаться: «На заводах накапливаются атомные бомбы, полиция рыскает по городам, ложь льется из громкоговорителей, но Земля по-прежнему вращается вокруг Солнца, и ни диктаторы, ни бюрократы не в силах ее остановить, как бы глубоко они это ни одобряли».
Сегодня все, кажется, немного изменилось. В отличие от Оруэлла, нам необязательно оправдываться в своей любви к природе. При этом у нас нет оснований полагать, что природа в своей теперешней форме выживет. Времена года сменяют друг друга, но их смысл с каждым годом смещается. Худшие мировые лидеры, например Болсонару в Бразилии, видимо, меняют саму природу. Это может звучать излишне драматично, но исчезновение лягушек в нашем пруду показалось мне миниатюрным примером того, что мы делаем с планетой. Мне не хотелось, чтобы дочерям пришлось с этим столкнуться.
Я не самый умелый садовод, и покупать цветы у меня получается лучше, чем их подрезать. После долгих попыток найти утечку в резиновой подкладке пруда я в конце концов обнаружил два разрыва, каждый не больше кошачьей лапы. Я