Бальзак без маски - Пьер Сиприо

В мае Бальзак предпринял поездку в Италию, скорее всего, ради собственного удовольствия. Он посетил Милан и Турин, возможно, побывал во Флоренции. В Саронно он увидел «Бракосочетание Мадонны» Рафаэля, о которой упоминает в «Крестьянах».

Ну почему он не может вести такую же жизнь, как Лист?! Три концерта в Санкт-Петербурге — и 10 тысяч франков в кармане! В Милане говорят, что «благодаря клавишам из слоновой кости он может купить себе дворец!»

Париж далеко, но и из этой дали до Бальзака доносится недовольное ворчание издателей, которые ждут новых рукописей, и гул оскорблений, на которые столь скоры журналисты… Париж ждет его, чтобы снова напомнить о долгах и национальной гвардии. 6 июня он возвращается в «любимый ад», потому что осознал, что «нет тяжелее недуга, чем ностальгия».

Возвращение несколько омрачено поджидающим его письмом Евы Ганской, в котором она упрекает Бальзака в бродяжничестве и легкомыслии. С какой стати его потянуло в Италию, на Сардинию? В ответ он сообщает, что человек, пишущий роман, не может жить, «рассчитывая каждый свой шаг, подобно рантье, выводящему на прогулку по бульварам свою собаку, читающему „Конститюсьонель“, неизменно возвращающемуся к обеду домой, а по вечерам отправляющемуся играть на биллиарде». Если бы Бальзак последовал советам Евы и отдался на волю Провидения, он уже давно коротал бы свои дни в тюрьме Клиши.

К тому же ему нравилось ночевать в империале.

Еще до отъезда Бальзак поручил предпринимателю Юберу заняться устройством маленького дома, который купил в Севре. К июлю 1838 года он расширил свои владения, прикупив несколько небольших участков земли, и теперь вполне мог здесь обосноваться. Он обставил свое жилище с предельной скромностью, углем нацарапав на стенах: «палисандровая обшивка», «гобелены», «венецианское стекло», «картина Рафаэля».

Почва в имении оказалась глинистой, а участок неровным. Гости Бальзака восхищались ловкостью, с какой хозяин перемещался по саду, держа в руках булыжники, которые по мере необходимости кидал себе под ноги.

Подумать только, через год он сможет добраться до Парижа поездом!

В июле-августе он был завален работой. Требовалось срочно оплатить счета и векселя, выданные для обустройства Жарди. В парке Сен-Клу распевали птицы, зеленая сень деревьев навевала сладкие сны, а он корпел над первой частью «Блеска и нищеты куртизанок».

Окончательный текст этого романа был опубликован только в августе 1844-го с датировкой 1845 года, а до этого в печати появились многочисленные отрывки и варианты.

В августе Бальзак принялся за переработку «Сельского священника» и «Крестьян», пока что озаглавленных «Кто с землей, тот с войной».

Одновременно он написал «Дом Нусингенов», а с 22 сентября по 8 октября в «Конститюсьонель» появился его «Музей древностей» — своего рода заключение к «Старой деве». Правда, Алансон в этом романе не упоминается, а сюжет разворачивается вокруг молодого аристократа Виктюрниана д’Эгриньона, который приезжает в Париж, связывается с компанией кутил и гуляк, а затем, стараясь угодить своей любовнице Диане де Мофриньез, совершает подлог. Фигуры второстепенных персонажей, заимствованные из провинции, «становятся барельефами на стенах склепа». Аристократы вроде д’Эгриньона, которым в 1818 году было под семьдесят, мечтают о возвращении своих огромных состояний. Отсюда название — «Музей древностей», потому что именно так называли собрания этих людей. Если Париж для жителей Алансона — это цитадель удовольствий, то парижане видят в провинции мирную гавань, в которую они стремятся, скрываясь от долгов, спасаясь от любовных скандалов, а то и от обвинений в подлоге или убийстве. За последнее преступление правосудие карает жестоко: виновного на два часа выставляют на всеобщее обозрение, как во времена позорного столба, затем клеймят каленым железом и отправляют на каторжные работы в Тулон. Бальзак знал, что один из родственников Эжена Делакруа подвергся именно такому наказанию.

15 июня 1839 года Бальзак добавил к своему владению в Жарди еще один земельный участок. Теперь у него было два дома и еще один, построенный Юбером, а также 4,4 гектара земли. Земля обошлась в 10 тысяч франков, постройки — в 42 тысячи. Но где взять эти деньги? Бальзак чувствовал, что силы его на исходе. Неужели снова «бросаться в работу, словно в бездонную пропасть»? Не лучше ли продать авансом свои будущие произведения, скажем, на десять лет вперед? Но и в том и в другом случае его ждет жизнь, полная лишений: «Какое несчастье родиться бедным, но с сердцем художника!»

2 июня, прогуливаясь по саду, он упал. Пришлось провести в постели 40 долгих дней. Кончился хлеб, кончились свечи, кончилась бумага. Не было покоя от кредиторов, на его след снова напала национальная гвардия. В январе 1839-го он уже побывал в тюрьме. В августе он отправил Еве Ганской одно из самых горьких писем:

«Жарди грозит гибель. А ведь я уже почти закончил стройку, остались какие-то пустяки. Но мне все равно не жить спокойно, пока я не расплачусь со всеми, кому должен, а должен я целое состояние. Тысячефранковые билеты проваливаются, как суденышки в море. Литературный труд становится все неблагодарнее. Издатели хотят получить все рукописи сразу, а критики считают, что я слишком много пишу».

Тем не менее в Жарди Бальзак пережил и радостные моменты. К нему приезжали друзья, веселые люди, с которыми ему было приятно проводить время. В числе самых верных почитателей — Леон Гозлан, впоследствии написавший книгу «Бальзак в домашних туфлях», Шарль Лазайи, «человек с крупным телом, управляемым не менее крупным носом», Лоран-Жан, любивший называть Бальзака «деткой», «дорогушей» и «любимым».

Лоран-Жан занимался интерьерами парижских особняков, в частности, оформлял жилье барону Джеймсу де Ротшильду. Не чужд он был и литературы, но сам себя именовал «лакеем Бальзака».

4 августа 1877 года «Жокей» поместил подписанный Морисом Регаром некролог, посвященный Лорану-Жану. В нем описывается внешний облик этого человека: «Лицо асимметричное, фигура совершенно перекошенная… Он не ходил, а словно подпрыгивал, опираясь на палку. Худ был настолько, что гвоздь в его присутствии сгорел бы от стыда за свою тучность. Нос его больше всего напоминал нос хищной птицы». Лоран-Жан нередко именовал себя «мизантропом без тени угрызений совести». При этом его преданность Бальзаку не знала границ. «Добродетели Бальзака, — говорил он, — посрамляют мои собственные, в том числе самую достойную — ничегонеделанье». Будучи завзятым остряком, он особенно ценил в других чувство юмора.

Как и во времена «Истории Тринадцати», Бальзак, не забывший девиз «Один за всех и все за одного», мечтал собрать вокруг себя преданных друг другу единомышленников в некое общество или ассоциацию. Журналисты, конечно, «злыдни», но без них не обойтись. Не может быть, чтобы в редакциях газет совсем не нашлось порядочных людей, верных и надежных. Пускай Леон Гозлан завяжет с ними знакомство, а Бальзак пригласит их потом к себе на обед. Необходимо вооружиться «копьями „Пресс“, алебардами „Котидьена“, ружьями „Журналь де деба“, мушкетами „Сьекля“. Только так можно править миром».