Талиесин - Стивен Рэй Лоухед

Но этот Всевышний утверждает, что печется о Своих людях, просит, нет, требует, чтобы от Него одного ждали суда, руководства, защиты. И при том Он может быть недоступен, холоден, далек и переменчив, что твоя Кибела.

Тем не менее Харита обещала служить Ему, крестилась в христианскую веру. Почему?

Не потому ли, что она мечется и устала метаться, искать, жить без всякого смысла? Поэтому ли?

Как птичка, запертая в хлеву, бросается на немые, бесчувственные стены, так Харита пыталась понять свои мысли и чувства, всякий раз натыкаясь на молчание и безразличие. Вопросы ее оставались без ответа.

Ладно, к новому Богу ее привлек Его Сын Иисус, Который жил человеком среди людей, учил любви, учил, как войти в царство мира и бесконечной радости. Да, в такое стоит поверить. Но зачем?

Бел не сулит ничего невозможного, не дает пустых обещаний. Жизнь и смерть для него едины. Иное дело — Иисус. Если Харита верно поняла Давида, Иисус, истинный Бог, принес Себя в жертву, чтобы все могли заново родиться и войти в Его Царство — такое же далекое от нее, такое же бесплотное, как и любовь, которую Он обещал уверовавшим в Него.

«Только веруй, — говорил ей Давид. — Он не просит от нас понимания, только веры. Написано: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего (единородного), дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную»

Только веруй! Воздвигнуть Атлантиду из вод — и то было бы легче! Как поверить в Бога, Который незрим, но объявляет всю вселенную Своим достоянием, Кто требует беззаветного служения, но Сам молчит, Кто зовет Себя Отцом, но не пощадил Своего единственного Сына?

Лучше уж верить в Бела, в Ллеу, в Матерь-богиню, в любого из множества богов и богинь, которым поклонялись люди с начала веков. Лучше не верить ни в кого и ни во что… мысль, от которой веет спокойствием гробницы.

«Боже! — в отчаянии вскричала она. Ветер и дождь, стучавший по склонам Тора, заглушили слова. — Боже!»

Глава 11

Ночью утих дождь, ливший без перерыва несколько дней, и возвратилась весна. Харита несколько мгновений пролежала в постели, чувствуя, как свет проникает в тело и душу, потом вспомнила, что ничего не ела вчера и позавчера. Она ощущала голод и в то же время легкость, как будто за ночь растаяло бремя тоски, рассеялось, словно тучи. Хотя ничто не изменилось.

Она по-прежнему не знала, любит ли Талиесина, верит ли в нового Бога, она чувствовала себя все так же одиноко и неприютно. Первой мыслью было быстро встать, оседлать лошадь и мчаться в холмы — скакать без остановки, сполна раствориться в кипучей зелени и синеве неба.

По дороге к конюшням она перехватила хлеба с сыром и глоток вина, а потом выскочила во двор, где встретила Моргану. Та так и дышала угрозой.

— Я с тобой не ссорилась, — сказала Харита. — Постараемся друг дружку понять.

— Понять? О чем ты, сестрица? — нехотя отвечала Моргана.

— О Талиесине. Он признался мне в любви и хочет, чтобы мы поженились. Скажу тебе совершенно честно: я не знаю, люблю ли его. Скорее всего, нет. Вероятно, мы никогда не поженимся…

Моргана улыбнулась, как кошка, поймавшая в когти мышь.

— Так ты призна…

— Но, — оборвала ее Харита, — поженимся мы или нет, я запрещаю тебе соваться в наши дела.

— Если ты его не любишь, какая тебе забота? — спросила Моргана.

В тот миг Харита пропустила вопрос мимо ушей, но позже, позволив серому щипать травку у обочины, она поймала себя на мысли: «Какая мне забота?»

Она так и сяк поворачивала вопрос в голове, слушая, как шлепают по мокрой земле копыта. Не из заботы ли родится любовь? И разве не одно и то же — заботиться и любить?

Углубившись в свои мысли, она перевалила через холм и поехала вниз мимо густых зарослей терновника. Резкий, жалобный крик вывел ее из забытья. Она резко натянула поводья и прислушалась. Прямо впереди в терновнике что-то шебуршало.

Харита слезла с коня, подошла к зарослям, встала на колени и вгляделась в тесное переплетение ветвей. Там явно кто-то был, однако разобрать хоть что-нибудь мешала густая тень. Очень осторожно она отвела верхний слой листьев. Резкий крик разорвал тишину, куст яростно забился. Харита отпустила ветку, но успела заметить, кто там внизу: маленький сокол застрял в шипах.

Она снова развела листья и медленно-медленно просунула в куст руку. Птица забилась, вскидывая голову и перебирая ножками, однако шипы крепко держали крылья.

— Ну-ну, ясный мой, — уговаривала Харита, протягивая свободную руку к соколу. — Сиди тихо, я тебе больно не сделаю.

В палец впились когти и клюв. Харита отдернула руку.

— Ш-ш-ш, спокойнее, я твой друг.

Сокол снова вскрикнул и дернулся в ее сторону. Круглый, с красным ободком глаз смотрел гордо и зло. Харите ничего не оставалось, кроме как сесть на корточки и ждать, пока пройдет его гнев.

Через несколько минут сокол успокоился, и Харита вновь протянула руку. Медленно, плавно придвигала она ладонь. Сокол позволил коснуться своих перышек и тут же сильно клюнул ее в мизинец.

Игра в кошки-мышки продолжалась довольно долго. Сокол отбивался от всех попыток его взять. Однако Харита не сдавалась: уговаривала его, успокаивала, силилась втолковать, что это для его же пользы.

— Что с тобой делать? Не могу я так тебя оставить, ты погибнешь, — убеждала она сокола.

Птица опять вскрикнула, но на этот раз немного потише, да и трепыхалась уже не так сильно.

— Ну вот, — сказала Харита, — ты здесь уже давно. Так я и думала. Ветер швырнул тебя в терновник, и без моей помощи тебе не выбраться. Ну, потерпи, дай я тебя вытащу.

Сокол смотрел ясным круглым глазом, но на этот раз отбиваться не стал; он замер и позволил взять себя в руку.

Она высвободила крылья и вытащила сокола из темницы. Спинка и крылья у него были серые, снизу — палевые. Грудку, спинку, крылья и голову покрывали черные крапинки, формой напоминавшие кинжальное острие; хвост и крылья птицы украшали поперечные черные полосы.

— Ну вот, — сказала она ласково, поднося его к себе и нежно поглаживая перышки. — Ты свободен. Теперь я тебя отпущу.

Она отошла от зарослей, развернулась по ветру и подняла птицу. Сокол вырвался из горсти, затрепыхал в воздухе и пошел вниз — одно крыло его отчаянно билось, другое перегнулось пополам и беспомощно повисло. Птица села на