Хищник. В 2 томах. Том 2. Рыцарь "змеиного" клинка - Гэри Дженнингс

По правде говоря, всячески лаская его отчаянно пульсирующий fascinum (особенно если учесть, что Туфа привык к быстрому наслаждению), я рисковал, ибо все могло закончиться раньше времени. Но изумление Туфы по поводу моих «неприличных» действий, очевидно, слегка уменьшило его чувственность. И еще я был очень осторожен, представив, что это мой fascinum подает сигналы о возбуждении моему разуму. Путем такого более чем интимного общения с половым органом любовника я мог время от времени доводить его почти до самого предела, однако тут же уменьшал свои ласки, чтобы не дать семени излиться. Если уж говорить начистоту, я и сам при этом порядком возбудился. Но я изо всех сил сдерживался, ни на секунду не забывая, зачем пришел во дворец.

Руки свои я держал позади Туфы — позади его ног. Полагаю, что ни одна женщина не была бы столь сильной, чтобы это сделать, но я сумел распрямить свой лежавший на полу спиралевидный нагрудник. Действуя исключительно на ощупь, я смог разогнуть прут длиной в руку — он не был прямым, как стрела, но для моей цели подходил. Главное, что прут этот был острым, как стрела, потому что я давно уже заточил его тупой конец при помощи точильного камня.

Удостоверившись, что оружие готово, я позволил Туфе пролить в ответ на мои ласки немного семени. Его fascinum, казалось, вырос еще больше и стал еще тверже — dux, утратив над собой контроль, громко выкрикнул:

— Ну же! Давай! Liufs Guth! Давай!

Я слегка отодвинулся и откинулся на спину, так чтобы любовник взгромоздился на меня. Почти теряя сознание от крайнего возбуждения, он подчинился и заполнил меня своим огромным fascinum. Как только Туфа начал страстно и быстро раскачиваться, вгоняя его все глубже и глубже внутрь меня, я стал ударять руками по его широкой спине, а ногами — по подскакивающим бедрам. Одновременно я делал энергичные движения тазом, словно в неистовстве страсти, и скреб ногтями свободной руки вверх-вниз по спине Туфы. И снова, если быть честным, моя страсть быстро становилась настоящей. Однако я не позволил себе терять контроль над происходящим: так, я царапал любовника ногтями не просто так, но с целью отвлечь внимание Туфы, когда к нему прикоснется острие бронзового прута, который я сжимал в другой руке.

Я лишь выжидал подходящего момента, когда всякий мужчина становится полностью уязвим, беспомощен и безрассуден, этого сладкого мига последних судорог и семяизвержения, когда ничто в целом мире не имеет для мужчины никакого значения. Для Туфы этот момент должен был стать мигом наивысшего торжества, которое он когда-либо ощущал в своей жизни, учитывая, сколь необычным для него способом я подготовил его. Dux сжал меня в крепких объятиях и впился своими губами в мои губы (при этом я почувствовал на своем лице его колючие усы и бороду), он с силой всунул мне в рот свой язык, и я увидел, что его глаза затуманились. После этого Туфа в экстазе откинул назад голову и издал долгий, дикий, улюлюкающий вопль; едва ощутив, как первая пульсирующая струя ударила глубоко внутри меня, я нанес ему в спину удар прутом. Я точно выбрал место, как раз под рукой, под лопаткой, между ребрами, и резко надавил на прут. Затем, перехватывая его руками, словно карабкался на него, я с силой втыкал бронзовый прут в тело Туфы, пока его острие не пробило грудную клетку врага и не уперлось в мою собственную грудь.

В этот самый миг взгляд Туфы наконец снова стал осмысленным, и глаза его уставились на меня в сердитом изумлении, прежде чем остекленеть окончательно. Однако во время этой его короткой агонии произошло еще кое-что. Я и так уже был заполнен до краев его fascinum, но, клянусь, внезапно он стал внутри меня еще больше, толще и длиннее, словно жил отдельной жизнью. И он продолжал, пульсируя, извергаться внутрь меня, хотя все остальные жизненные соки Туфы уже застывали на моей расплющенной голой груди. Я помню, как подумал: «Ну что ж, Туфа умер гораздо более счастливой смертью, чем бедный Фридо».

А затем — я ничем не мог помешать этому, все произошло помимо моей воли — я сам забился в пароксизме страсти. (Разумеется, если хорошенько подумать, это вполне объяснимо после такого неизбежного напряжения и, конечно, было вызвано тем, что я все еще пребывал в возбуждении, которое, увы, объяснялось отнюдь не воспоминаниями о дорогом Фридо, которые столь непрошено пришли мне на ум.) Когда наконец произошел внутренний взрыв, мягкий и сладкий, и мои обильные соки смешались с соками моего поверженного любовника, я издал долгий крик ликования.

Постепенно я успокоился, пришел в себя, отдышался и восстановил силы, ну а все остальное оказалось простым делом. Рана Туфы не слишком сильно кровоточила: я проделал в нем совсем маленькое отверстие. Рана тут же закрылась и из нее перестала течь кровь, как только я вытащил прут. Я выскользнул из-под мертвого тела и, воспользовавшись тогой Туфы, вытер себе грудь от крови, а низ тела — от бледных соков. После того как я снова оделся и опять придал нагруднику его обычную спиралевидную форму — не теряя времени на то, чтобы сделать это аккуратно, — я поспешно нацепил его на себя. Затем я подошел к двери (сделав это осторожно, потому что у меня все еще дрожали ноги) и спокойно шагнул между ожидавшими там стражниками. Приняв перед ними соблазнительно-жеманную позу бесстыдной шлюхи, я беззаботно махнул рукой в сторону без сил распростертого на кровати Туфы.

— Clarissimus dux получил немалое удовольствие, — произнес я и хихикнул. — И теперь он спит. Ну же… — Я протянул к ним руку ладонью вверх.

Стражники тоже улыбнулись мне в ответ, хотя и слегка презрительно; один из них уронил мне в протянутую руку кожаный кошель, в котором зазвенели монеты. А второй отдал мне сундучок с благовониями и притираниями и отобранные у меня украшения. Я неторопливо застегнул ожерелье на шее, приколол фибулу на плечо, а затем, также не торопясь, закрыл дверь в спальню и сказал, распутно улыбаясь:

— Разумеется, dux через некоторое время захочет повторить удовольствие. Вы, смельчаки, знаете, где меня найти, когда ваш хозяин снова возжелает меня. А теперь, если хотите, можете проводить меня…

Они так и сделали, в обратном порядке открывая передо мной множество дверей и ворот, через которые мы незадолго до этого попали во дворец, и уже на улице с ухмылками пожелали мне gods dags. Я не торопясь направился прочь, внешне оставаясь спокойным и собранным, хотя внутри у меня все дрожало от страха: а вдруг жена Туфы или кто-нибудь из домашних слуг осмелится, несмотря на строжайший запрет, заглянуть к нему.

Однако я без всяких задержек и осложнений добрался до конюшни, где Хрут уже дожидался меня с двумя лошадьми. Он уставился на мои взъерошенные волосы, грязные пятна focus и creta на лице, и взгляд его выражал одновременно вопрос, беспокойство и явное неодобрение завзятого моралиста.

Я сказал:

— Дело сделано.

— А где же маршал?

— Мы не будем сейчас его ждать. Я возьму эту лошадь. А ты поезжай, Торн нагонит тебя.

Сайон Торн действительно догнал Хрута, как только я сумел переодеться и вымыть лицо. Конь Хрута двигался легкой рысью, когда Велокс, несшийся галопом, поравнялся с ним и пристроился рядом на Виа Эмилиа. Хрут послал вперед своего скакуна более быстрой иноходью. Так мы и ехали, пока не добрались до западных окрестностей Бононии, где замедлили шаг, и Хрут смог спросить меня: