Ничего, кроме нас - Дуглас Кеннеди

После этого я купила еды и еще две бутылки вина, добавила к этому новый альбом Джони Митчелл, «Miles of Aisles», решив, что он будет моим подарком к Рождеству самой себе. Я пересчитала деньги — оставалось еще 478 баксов. Заскочила в банк, успев перед самым закрытием, и, оставив себе 48 долларов — этого вполне хватало на следующие две недели жизни, — положила остальные на свой счет. Ирландские десять тысяч по-прежнему оставались нетронутыми. Использовать их у меня не поднималась рука, а месяц назад в письме родителям Киарана я предложила отдать им эту сумму целиком. Я искренне описала свои чувства к их сыну, рассказала, как почти с самого начала поняла, что он — любовь всей моей жизни, и призналась, что никогда, наверное, не сумею преодолеть боль. Я писала, что они прекрасные люди, образец того, какими должны быть хорошие родители, что я только начинаю постигать всю неимоверную тяжесть свалившегося на них горя. Там же я упомянула, что хотела бы передать им сумму, которую получила, как пострадавшая от бомбы.

Ответ Джона добирался до меня довольно долго. Его письмо было напечатано на машинке. Я прочла его один раз, отложила и не могла заставить себя перечитать. Слишком грустным оно было.

Дорогая Элис!

В последнее время я мало куда выхожу из дому. Мы оба почти не выходим. На Би-би-си Энн предоставили оплаченный отпуск на шесть месяцев. Я прочитал последнюю в семестре лекцию в день, когда убили Киарана, так что могу не встречаться со студентами (только на экзаменах), а на осенний семестр университет тоже дал мне оплаченный отпуск.

Сказать, что твое письмо тронуло меня и Энн, значило бы не сказать ничего. Читая, мы с ней оба плакали в три ручья — такое с нами частенько случается. Пользы от слез немного, если не считать того, что после этих приступов в последующие несколько часов чувствуешь себя чуть более сносно. Может, горе так устроено — со всем этим ужасом смиряешься постепенно. Но до этой точки принятия еще далеко. А пока каждый день мучителен.

Знай, что мы оба очень много думаем о тебе — мы ведь возлагали большие надежды на ваше с Киараном совместное будущее. Ты предлагаешь деньги, это очень великодушно, но мы бы хотели, чтобы ты оставила их себе. У тебя впереди вся жизнь, и мы с Энн чувствуем, что тебе хватит сил и стойкости все преодолеть и вырваться из этого круга. Ты должна всеми силами постараться это сделать. А эти средства потрать на что-то по-настоящему интересное и в то же время памятное. Жизнь так хрупка, так недолговечна. Ты просто обязана наслаждаться ею сполна. Киаран хотел бы, чтобы твоя жизнь была как минимум интересной, так постарайся.

Пожалуйста, знай, что ты постоянно в наших мыслях. Я очень надеюсь, что когда-нибудь наступят лучшие времена, мы сможем встретиться и конечно же поплакать вместе о несбывшемся, но это будут тихие и светлые слезы, без мучительных страданий, которые пока еще не отпускают ни на миг.

Мужайся, мы оба тебя любим,

Джон

В рождественский вечер я посмотрела на часы около пяти и подумала, что в Белфасте сейчас десять. Как они выдержат даже мысль о Рождестве, если с ней сопряжены воспоминания о широко открытых восторженных глазах их мальчика, когда он был совсем крохотулей, устремленных на елку с огнями, на подарки? Мне захотелось снять трубку и позвонить оператору и заказать разговор с Белфастом. Я боялась, конечно, что могу не справиться с их болью, учитывая глубину моей собственной. Но после небольшой порции «Блэк Буш», любимого виски Киарана (у меня в глубине кухонного шкафа всегда была припрятана бутылка), я решилась, открыла свою телефонную книжку, набрала «0» и продиктовала ответившей женщине длиннейший номер для трансатлантического звонка. Подключение заняло около минуты. После шести долгих гудков на мой вызов ответили:

— Да?

Голос Энн. Приглушенный. Надтреснутый.

— Это я, Элис.

Она тут же зарыдала… и продолжала плакать довольно долго. Наконец я услышала в отдалении голос Джона. Энн пыталась объяснить ему, что это я, но не могла закончить фразу. Потом Джон взял трубку:

— Элис… ты смелая девчушка, что позвонила нам сегодня.

— Простите меня. Я не должна была…

— Нет, ты молодец, это просто чудесно. Но…

Он замолчал, не в силах продолжать. Я догадывалась, что он делает отчаянные усилия, чтобы не заплакать.

Пауза была долгой и ужасной. Затем:

— Благослови тебя Господь, Элис!

И звонок прервался.

После этого я очень долго сидела в кресле с мокрым от слез лицом и спрашивала себя: иссякнет ли когда-нибудь эта боль? сумеют ли Джон и Энн с ней справиться? и будет ли моя жизнь омрачена ею до самого конца?

Домой я позвонила на другой день, ожидая, что мама будет разговаривать со мной холодно и отстраненно, давая понять, что недовольна моим отсутствием. Но она вела себя как ни в чем не бывало, называла меня солнышком, говорила, как скучает, выражала надежду, что я хорошо встретила «независимое» Рождество, и спрашивала, не соблазнюсь ли я съездить вместе с ней в Нью-Йорк на ближайшие выходные.

Папа тоже ненадолго взял трубку. Я поблагодарила его за деньги и уверила, что распоряжусь ими с умом. Он передал трубку Адаму, который удивил меня неожиданно жизнерадостным настроением. Брат сообщил, что у него хорошие новости: его берут тренером в школьную хоккейную команду при Рай Кантри Дей, довольно известном приготовительном колледже[99], располагавшемся всего в двадцати минутах езды от его квартиры в Уайт-Плейнс.

— Ого, вот так поворот в карьере, — прокомментировала я.

— Я решил на какое-то время отойти от мира бизнеса, — сказал Адам, понизив голос. — А на это место меня порекомендовал мой бывший тренер из Сент-Лоренс после того, как я с ним созвонился и сказал, что подумываю о том, что пора отдать долг обществу.

Насколько адекватно тренировки с агрессивными школярами в одном из самых агрессивных командных видов спорта соответствовали возвращению долга обществу? Я решила не задавать Адаму этот вопрос. Сказала только:

— Здорово, я за тебя рада.

В шесть вечера зазвонил телефон, и оказалось, что это Питер. Он сообщил, что находится на единственной круглосуточной телефонной станции в Париже. Мне он показался немного навеселе.

— Угадай, что я сделал часов пять назад? — спросил брат, как только трансатлантический оператор соединил нас.

— Неужели напился с Симоной де Бовуар?