Дитя Всех святых. Перстень со львом - Жан-Франсуа Намьяс

При свете двух ночников обнаружилось простое и торжественное убранство: белые стены, два окна с бело-красными витражами, большая кровать, накрытая красным покрывалом, распятие да еще кое-какая скудная мебель — два кресла, сундук, скамья…

Некоторое время они неподвижно стояли друг напротив друга. Последняя ночь, проведенная вместе, была для них также первой и единственной. С тех пор как Ариетта приехала во Францию, они еще ни разу не делили постель. Следуя за двором Иоанна Доброго, они были слишком на виду. Каждый знал, что они пока лишь обручены, и им поневоле приходилось считаться с приличиями. В последние несколько дней, между отъездом из Парижа и прибытием в Ланноэ, влюбленные, конечно, могли себе это позволить, но их свадьба была уже так близко, что они решили дождаться своей брачной ночи…

Наконец-то она настала, их брачная ночь! Франсуа вдруг сделался робок, как мальчуган. Глядя на свою жену, он не осмеливался сделать первый шаг. Именно она переступила черту. От своей накидки Ариетта избавилась сразу же после мессы; теперь на ней оставалось лишь платье, и быстрыми движениями она стала стягивать его с себя. Франсуа тоже начал раздеваться, и мгновением позже Ариетта предстала перед ним нагая.

Он видел ее такой всего несколько минут, в промежуток между своим прозрением и тем моментом, когда они оделись, чтобы пойти сообщить эту новость. Тогда он так смутился, что его хватило лишь на игру слов: «Ариетта Ясногрудая!»

Ариетта Ясногрудая! Франсуа застыл, как громом пораженный, так велико было его восхищение, его изумление.

Там, под правой грудью, остался след от турнирного копья и железа хирурга, удивительно похожий на сердце… Он прошептал смущенно:

— Метка любви!

Ариетта, зеленоглазая, рыжеволосая, торжествующе улыбалась ему. Когда Туссен рассказывал о турнире, он сравнил ее с богиней любви… Да, все именно так: Ариетта была богиней любви и имела на себе неопровержимое и чудесное тому доказательство. Они задули свечи и легли в постель.

Франсуа был неловок. Да и откуда взяться ловкости, когда держишь в объятиях саму богиню? В своих ласках он снова и снова неосознанно возвращался к ее шраму, пока Ариетта не призналась, что он все еще побаливает; это наполнило Франсуа смущением и добавило неловкости. Впрочем, Ариетте тоже было не по себе. Слишком велико было волнение; еще не настало время вести себя так, как она сама втайне желала…

Эта ночь не удалась? Подумаешь, важность! Будут еще и другие, и сколько! Франсуа подождал, пока Ариетта заснет, и тогда нежно, украдкой коснулся ее второго сердца — под правой грудью.

***

Франсуа и Ариетта де Вивре покинули Ланноэ через день, 27 декабря, в приму, и направились в сторону Куссона. Прежде чем наведаться в Вивре, Франсуа должен был посетить замок своего дяди, который отныне принадлежал ему.

Они прибыли в Куссон около полудня. С вечера ударил сильный мороз, и они никого не встретили по дороге. Крестьяне сидели по домам, сгрудившись вместе со скотиной возле своих очагов. Даже стража не сразу откликнулась со стен замка. Пока опускался подвесной мост, Франсуа не без волнения любовался знакомым силуэтом, похожим на большой корабль, гордо вознесшийся над замерзшей рекой.

Им навстречу вышел управляющий Куссона. Это был человек лет сорока с выразительным лицом, окаймленным темной бородой. Его вьющиеся волосы покрывала маленькая черная скуфейка. Франсуа благожелательно поздоровался с ним. Когда Франсуа еще мальчишкой явился в Куссон, управляющий уже был здесь. Юный де Вивре никогда особенно не присматривался к нему. Он знал только, что управляющего зовут Елеазар Симон и что он еврей. Очень часто они запирались вместе с дядей ради каких-то бесконечных разговоров, предмет которых нисколько не занимал мальчика. Франсуа заметил также, что Елеазар Симон, равно как и его сын Мардохей, казалось, питали к нему самому какое-то необъяснимое глубокое почтение.

Елеазар Симон появился в Куссоне всего на несколько месяцев раньше чем Франсуа, в 1349 году, в конце лета. Спасаясь от гонений, он покинул Нант, где был банкиром, и явился в Куссон вместе с женой и Мардохеем, которому было тогда десять лет. Ангерран, никогда и никого не оставлявший в беде, оказал беглецу гостеприимство и в дальнейшем мог себя с этим только поздравить.

Стелла умерла несколькими неделями позже, но Елеазар и его сын остались. Очень скоро нантский банкир проявил себя несравненным распорядителем, и поместье Куссон, уже и без того процветавшее, познало небывалое дотоле богатство. Постепенно Ангерран взял себе привычку во всем полагаться на Елеазара и, отправляясь на войну, доверял ему всю полноту власти над замком, включая даже военные вопросы. Так у Куссона появилась редкая особенность: он управлялся евреем.

Елеазар Симон намеревался немедленно представить свои счета новому сеньору, но Франсуа отказался. Он испытывал потребность совершить паломничество по тем местам, где оставил столько себя самого. Он хотел осмотреть замок сверху донизу, и Елеазар вручил ему все ключи, в том числе и тот, которым отпиралась Югова лаборатория, куда, согласно запрету Ангеррана, Франсуа не входил ни разу. И вот, покуда Ариетта отогревалась в своей комнате, ее супруг начал свое исследование.

Франсуа прошел по дозорной тропе, где озябшие часовые топали от холода своими железными башмаками. Он с волнением вошел в конюшню, где было когда-то стойло Востока. Немного поодаль он встретил Антуанетту, подружку Марион, которая несла охапку белья. Завидев Франсуа, служанка вздрогнула и выронила свою ношу. На его расспросы она ответила, что все хорошо, война обошла их стороной. Репутация Куссона как неприступного замка была слишком общеизвестна, чтобы кто-либо решился его осадить. А на свою повседневную жизнь им тоже не приходится жаловаться, всего вдосталь.

Не прерывая беседы с Антуанеттой, Франсуа дошел до внутреннего двора, где некогда каждый день упражнялся с оружием. Как все это было теперь далеко! Скоро у него самого появится сын, будущий рыцарь, которого он будет поднимать с постели ни свет ни заря и которого обучит обращению с боевым цепом, борьбе… Франсуа вспомнил об Ивейне и спросил у Антуанетты, не было ли от того каких известий. Она ответила, что нет. Он поблагодарил и попросил оставить его одного.

Затем Франсуа вошел в часовню, ту самую, где был посвящен в рыцари. Там было холодно и пусто. Он опустился на колени на том месте, где провел ночь в бдении над оружием. Был ли он верен обету той ночи? Достаточно ли противостоял своему наиболее опасному врагу, то есть самому себе? Один Бог может дать ответ на этот вопрос…

Выйдя из часовни, Франсуа захотел взглянуть на Югову лабораторию, куда Елеазар никогда не входил, да и сам Ангерран, насколько ему было известно, тоже. Последний, кто туда наведывался, был, должно быть, его дед, Жан де Куссон, умерший задолго до его рождения; даже Маргарита едва его помнила.

Лаборатория помещалась на втором этаже Юговой башни. Франсуа перебрал многие ключи, прежде чем нашел нужный, и, наконец, открыл ее с замиранием сердца. Он был готов обнаружить там любое, сколь угодно зловещее убранство, но помещение, наполненное пылью и паутиной, походило больше на библиотеку, чем на лабораторию. Повсюду громоздились книги: на полках, на полу, на длинном столе, занимавшем большую часть комнаты, в обоих креслах, довершавших меблировку. Франсуа взял одну наугад. Его удивил переплет: он не был гладким, как полагается коже, да и цвет непривычен — не черный и не коричневый, а серый. Впрочем, приглядевшись внимательнее, он заметил и на остальных томах такие же переплеты… Вдруг Франсуа вскрикнул от ужаса и выпустил книгу из рук. Волчья шкура! Вся Югова библиотека переплетена в волчьи шкуры!