Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях - Валентина Парсаданова

Во «внутренней партии» в ходе борьбы между ее лидерами отстроилась жесткая иерархия и власть сосредоточилась в руках ставшего практически всевластным вождя — И.В. Сталина. Именно он персонифицировал собой высший уровень принятия политических и правовых решений, что и было зафиксировано, в частности, визой на решении 5 марта 1940 г.

Что означали расположенные на нем вслед за автографом «великого вождя» подписи К. Ворошилова, В. Молотова и А. Микояна, а также помета на полях «т. Калинин — за, Каганович — за»? Это была введенная Сталиным форма одобрения и возложения ответственности за принятое без какого-либо публичного обсуждения и голосования решение. Особую смысловую нагрузку нес и подбор визировавших документы лиц. Узкий состав сталинского окружения получал документы для «голосовки» (визирования), некоторые опрашивались по телефону (отсюда помета секретаря на полях — «за»). При такой практике принятия остававшихся тайной даже для других членов сталинской верхушки решений непосредственную опору вождя составляли и обеспечивали осуществление его политики, в том числе «грязных дел», именно эти «верные сталинцы». Они постепенно подбирались по принципам формирования клана, автократической клики — личной преданности и угодливости, безоговорочного подчинения и постоянного страха внезапного ошельмования и физической расправы, опасения за судьбы родственников, содержавшихся Сталиным в тюрьме или лагере как заложники. Таковы были сломленные и достаточно запутавшиеся, чтобы стать послушными исполнителями его воли «всесоюзный староста», Председатель Президиума Верховного Совета СССР М.И. Калинин, нарком обороны К.Е. Ворошилов и в то время премьер, нарком иностранных дел В.М. Молотов. В вершении тайных дел вождя поддерживали его наиболее верные и обласканные (одновременно с репрессированием их родных) любимчики — В.М. Молотов и Л.М. Каганович. Сталин удерживал всех их в плену неведения, догматических идеологических заблуждений и жестких директив. Активно поддерживавшая его часть руководящего ядра партии и государства не видела возможностей для проведения иной политики. Именно так объяснял свою позицию один из подписавших решение от 5 марта 1940 г. заместитель Председателя Совнаркома А.И. Микоян{16}.

В заложенной в решение аргументации просматривались типичные для того круга руководителей идеологические установки. Помещенные в лагеря и тюрьмы люди квалифицировались как классово чуждые, «закоренелые, неисправимые враги советской власти». «Внутренняя партия» хорошо усвоила, что «кто не с нами, тот против нас», и охотно пользовалась крылатым выражением Максима Горького: «Если враг не сдается, его уничтожают».

Советское общество развивалось трудно, жило напряженно. Виновников этого партийно-государственная верхушка искала во всех непролетарских слоях и политических силах. Впрочем, в политическом представительстве трудящихся тоже.

Борьба классов между собой отождествлялась с насилием одного класса над всеми другими классами и социальными группами общества. Сталинщина развивалась по так понимаемой логике классовой борьбы как единственной формы общественной жизни. Обязывала теориеподобная концепция постоянного «обострения классовой борьбы». Была объявлена классовая война всем. В отношении целого ряда различных слоев и групп населения была отработана система идейно-политических ярлыков, предполагающих их отнесение к категории врагов советской «рабоче-крестьянской» власти. Правда, в этом клише в число опор власти зачислялась только беднота. Эти ярлыки функционировали в течение десятилетий и предусматривали политическое и уголовное репрессирование социальных чужаков, уничтожение их в качестве «врагов народа». Этот стереотип времен Великой Французской революции начал распространяться в России после Февральской революции, но абсолютную конфронтационную наполненность обрел и период разгула кровавых репрессий в 30-е годы.

Многопартийность существовала в Советской России формально и очень недолго. Любые другие партии и организации, кроме компартии, были зачислены в разряд контрреволюционных. Создав репрессивно-карательные органы и напрямую подчинив их своей политической воле, большевики развернули методичное уничтожение всех политических оппонентов: и так называемых белогвардейских, и социалистических (анархистов, эсеров, меньшевиков, трудовиков и прочих). В роли субъекта «революционной практики» выступил большевистский бюрократический партийно-государственный аппарат, который исполнял свои функции исключительно посредством диктатуры институционально-фетишизированной власти. Уже в январе—феврале 1918 г. циркуляры ВЧК предписывали «ликвидировать» эсеров, парализовать деятельность и дискредитировать меньшевиков путем предъявления им обвинений в должностных преступлениях. 26 мая 1921 г. Ленин рекомендовал Молотову как секретарю ЦК поручить ВЧК выработать план мер по «ликвидации» меньшевиков и эсеров, чистке самой партии от «нестойких коммунистов», аппарата власти в деревне и т.д. План был сверстан и направлен Ленину. Он предполагал массовые операции по «выкачиванию» эсеров из деревни, а меньшевиков — из рабочих районов в деревню. Партия эсеров прекратила свое существование в России в 1925 г., а последние небольшие группки меньшевиков исчезли к началу 30-х годов{17}. В оперативном приказе наркома внутренних дел Н.И. Ежова от 30 июля 1937 г. предписывалось после рассмотрения на «тройке» расстреливать или помещать в заключение сроком на 8—10 лет представителей бывших политических партий, членов «фашистских, террористических и шпионско-диверсионных формирований», осевших в деревне после отбытия заключения, уже содержавшихся в лагерях, трудовых поселениях и других подобных местах лиц.

Аналогичным образом в 30-е годы было репрессировано польское население Украины и Белоруссии, нередко на основании сфабрикованного обвинения в принадлежности к различным «контрреволюционным» центрам и организациям, в том числе к давно уже не существовавшей ПОВ — Польской организации войсковой.

Действия ВЧК/ГПУ/НКВД, «вооруженных частей партии», говоря словами Сталина (1926 г.), способствовали созданию в стране того климата истребления любых политических образований как «контрреволюционных», который в полной мере проявился в духе и лексике решения от 5 марта 1940 г.

Особо следует остановиться на роли ведомства Берии в подготовке и использовании Политбюро этого решения.

Карательные, репрессивные органы, или органы насилия, были наиболее отлаженными, считались наиболее надежными и эффективными структурами режима. В качестве органов политического контроля они снабжали руководство страны информацией, которая воспринималась как наиболее достоверная и адекватная. Однако не следует забывать, что у них были свои собственные, ведомственные интересы. Поэтому, оправдывая свое существование в форме все более громоздкой и всеохватывающей организации, они при конструировании идеологических стереотипов ретиво выискивали (нередко выдумывая) политических противников власти, утрировали в своих клановых интересах негативные стороны общественной жизни, выпячивали деструктивные стороны различных ее процессов. Под формируемые ими стереотипы подгонялось общественное сознание.