Такое разное будущее - Станислав Лем

– И это ты не знаешь, зачем отправился в экспедицию?..

– Ну нет! Знаю и скажу, хотя, наверное, ответ не удовлетворит тебя. Я отправился в экспедицию потому, что есть звезды.

Астрогатор встал.

– Не хочешь ли пройтись, доктор? Прости, что так бесцеремонно тебя выпроваживаю, но я уже двадцать часов не видел стебелька живой зелени.

– Может быть, хочешь побыть один? – спросил я.

– Да нет. Если у тебя есть еще время…

Мы спустились на нижнюю палубу. В саду стояли ранние сумерки. На самой обширной полянке, покрытой травой, кружился большой хоровод детей. Они держались за руки и пели. Вдруг кто-то выбежал из хоровода и пулей помчался к нам. Это был мальчик лет пяти. С радостным визгом он обхватил колени моего спутника.

– Это мой младший, – сказал Тер-Аконян и хотел подбросить малыша в воздух, но, увидев неподалеку Утенеута, передал ребенка мне, а сам подошел к инженеру.

Я подбросил малыша так высоко, как сумел, однако он пренебрежительно отверг мои старания и потребовал, чтобы я поставил его на землю.

– На траву я могу тебя поставить, а на Землю – нет; ведь мы уже не на Земле, знаешь? – сказал я, опуская его, так, что он мог уйти. Но видимо, я задел его гордость; он остался. Несколько секунд он копал каблуком ямку в песке, затем ответил:

– Я сам знаю. Это я только так сказал. Мы летим на «Гее».

– Ах, так. А может, ты знаешь и куда мы летим?

– Знаю: на одну звездочку.

Вот это разговор! Я не мог удержаться от последнего вопроса:

– Ты, может быть, даже знаешь, где она находится, эта звездочка?

– Знаю.

– Где?

– Там, где я буду уже большим!

Высказав таким образом все, что можно сказать на эту тему, он побежал к хору, неутомимо распевавшему «Кукушку».

Кукушечка кукует Кукушечка кукует, За водой, За водой.[2]

Дожидаясь, пока Тер-Аконян закончит разговор с Утенеутом, я стоял и слушал песню. Вдруг у меня мелькнула мысль: ведь на «Гее» совсем нет птиц. И когда мы прощались у лифта после долгой прогулки и уже в темноте, я – видимо, под влиянием этой мысли – задал астрогатору вопрос, о котором сразу же пожалел:

– На корабле много детей. Это меня немного удивляет. Скажи, ты без колебаний взял в экспедицию своих?

Тер-Аконян стал очень серьезен. Выпустил мою руку и медленно сказал:

– Старшие мальчики захотели сами. А этот… младший… Действительно, я колебался. Он еще не может решать сам. Я лишил его счастливой юности на Земле. К тому же – опасности… Но как бы я посмотрел ему в глаза по возвращении?

Ночь, день, следующая ночь и следующий день прошли без особых происшествий. Ракета ускоряла ход и шла по полосе лучей радара, чутко ловя их отражения раковинами рефлекторов, предохраняющих корабль от опасных столкновений. Астрогаторы выводили корабль из плоскости эклиптики, где, как известно, самые густые скопления метеоритов. «Гея» еще не ложилась на свой звездный курс. Полет к Юпитеру рассматривался как последнее испытание перед стартом в бездну: надлежало проверить действие всех приборов в сильной зоне притяжения самой большой планеты Солнечной системы. Поэтому наш курс был проложен сравнительно недалеко от нее. Утром на тридцать девятый день путешествия мы подошли к Юпитеру. Многие из нас, собравшись на смотровой палубе, наблюдали за приближающейся планетой.

Были видны четыре из ее двенадцати спутников. Ближайший, Ио, мчался, как яркая, проворная звездочка, отбрасывая тень на гигантскую выпуклость планеты, опоясанную широкими полосами. Мы видели ее северное полушарие с экваториальным Красным пятном, как его называли древние астрономы, или Летающим континентом Гондвана, как называем его мы. Кое-где сквозь густую оболочку из метана и аммиака проглядывали неровные очертания материков, затянутые туманом. Обычно темные смотровые палубы были заполнены теперь льющимся снизу странным свечением, отражавшимся от поверхности Юпитера, достигшего сейчас, казалось, самых больших размеров и простиравшегося под кораблем далеко внизу, похожего на чудовищную оранжевую чашу с вывернутыми кверху краями, наполненную кипящим газом, по которому проносились гигантские тайфуны.

С другого спутника – Европы, – сверкавшего высоко над нами, к центральной части планеты опускался как бы ряд черных бус. Это были автоматические ракеты, исследующие Летающий континент Гондвана. В бинокль было видно, как ракеты ныряли одна за другой в океан туч, как несколько мгновений они еще маячили в его желтых испарениях наподобие маленьких черных точек и затем исчезали. За их работой следила маленькая группа людей, живущих в барокамерах на третьем спутнике – Ганимеде. Человеческая нога еще не касалась поверхности Юпитера: в нижней части его газовой оболочки давление достигает миллиона атмосфер, чего не может выдержать ни один скафандр.

«Гея» несколько часов маневрировала над поверхностью Юпитера; постепенно палубы стали пустеть, и я, устав от долгого наблюдения за планетой, пошел в зал отдыха, расположенный в нескольких десятках шагов от смотровой палубы. Этот зал, носивший название «барочного», отличался гнетущей, варварской роскошью. С шести сторон в стенах, окрашенных в ярко-золотистые тона, помещались ниши с огромными белыми статуями богов древности. Над зеркальным паркетом висели хрустальные пауки, а с низкого потолка глядели пухленькие личики сотен крылатых детишек. Здесь можно было долго сидеть и смотреть, задрав голову, на потолочную роспись: в квадратных кессонах между горизонтальными перекрытиями свода изображены в темноватом свете холмистые и лесистые пейзажи с резвящимися на их фоне странными и прекрасными сказочными героями. Вместе эти картины создавали впечатление искусно организованного музейного ансамбля. Однако зрителя скоро охватывала скука; взгляд уставал от обилия серебра и золота, кружевной листвы и миниатюрных барельефов. Открывавшиеся в каждой из стен зеркала многократно повторяли мелькающие богатства произведений искусства. Середина зала пустовала, только у стен стояли большие стулья; твердые резные спинки их были украшены окаменевшими в схватке львами и орлами, а ножки походили на когти или копыта. Эти стулья были годны на что угодно, только не для того, чтобы на них сидеть. Странные люди создавали их! Однако приходилось покорно сносить неудобство этих стульев – как говорили историки, обстановка зала представляет собой точную копию дворцового зала какого-то монарха.

Я было подумал, что в зале, кроме меня, никого нет, но вскоре увидел перед группой мраморных богов какого-то человека, стоявшего, заложив руки за спину. По узкой голове с оттопыренными ушами я узнал Молетича. Затем из-за скульптуры вышел Нильс Ирьола. Уткнув нос в карманный приемник, он так увлекся чтением, что налетел на историка. Они долго и горячо извинялись друг перед другом – если бы не одежда, они вполне бы сошли за чересчур куртуазных придворных тысячелетней давности. После этого они разговорились. Подойдя к ним, я расслышал слова юноши: