Военный и промышленный шпионаж. Двенадцать лет службы в разведке - Макс Ронге

Приобретенный ранее хозяйственный опыт побудил Верховное командование использовать все свое влияние для того, чтобы на этот раз уборка урожая была организована самым серьезным образом. Однако квартирмейстерское управление не могло не отметить то обстоятельство, что работа органов государственного управления «настолько сильно страдает от политических и национальных противоречий, что одними только организационными мерами с ними справиться не в силах… Не подлежит никакому сомнению, что никогда ранее в ходе мировой войны воздействие внутриполитической обстановки не отражалось столь сильно на проведении войсковых операций через вопросы продовольственного обеспечения армии. Несомненно, что дальнейшее увеличение трудностей в снабжении войск недопустимо».

К сожалению, у государственного аппарата не хватило энергии и сил повторить в империи те мероприятия, которые в свое время дали столь успешные результаты на территории оккупированной Сербии и позволили удовлетворить запросы населения. В результате стали сбываться самые мрачные опасения — власть проявила полное бессилие в борьбе с подпольной торговлей и спекуляцией, что вызвало возмущение населения. Махровым цветом расцвело мешочничество, причем обнищавшие горожане за бесценок обменивали у крестьян на продовольствие свое последнее имущество. Естественно, это создало благоприятные условия для распространения революционной заразы.

Примером в решении вопросов, связанных с необходимостью урегулирования проблем в оплате труда, продовольственного обеспечения, а также в противодействии враждебной революционной пропаганде среди обычно законопослушных рабочих, является деятельность заместителя военного коменданта Штайнфельда[356] генерал-майора Рудольфа фон Дитериха. В результате даже взрыв 18 сентября 1918 года на фабрике по производству боеприпасов в Веллерсдорфе, во время которого погибло 280 человек и многие были тяжело ранены, не спровоцировал волнений среди рабочих. А ведь тогда забастовки вспыхивали практически повсеместно, причем особенно большим размахом отличались протесты на заводах «Шкода» и в округе Нойнкирхен. Ими были охвачены даже работники венской трамвайной сети. Причем в последнем случае 3600 человек службы охраны, из которых каждый шестой болел гриппом, попали в настоящую критическую ситуацию. Им не смог помочь даже гарнизон, который оказался в состоянии выделить всего одиннадцать рот по сорок солдат в каждой.

Между тем на конференции австрийских социал-демократов было заявлено, что рабочие созрели для революции и для ее начала следует дождаться только грандиозной битвы на Западном фронте, чтобы их выступление не смогла подавить прусская армия. К тому времени железнодорожники в Германии тоже оказались ненадежными, что ясно показал случай, произошедший в середине августа, когда во время разгрузки вагона с углем в нем были обнаружены кипы революционных прокламаций, напечатанных Антантой.

В Богемии ситуация была еще хуже. В своем докладе от 10 июля 1918 года штатгальтер сообщал о наступившем голоде и всеобщем обнищании, а также о случаях расхищения собственности, о росте беспризорщины и негативного влияния репатриантов. Он потребовал увеличения численности жандармерии с 3600 до 6000 человек, а после некоторого колебания и привлечения 1900 солдат ландштурма для оказания помощи жандармам.

И без того печальную картину еще в более мрачном свете высветила созванная мною 18 июля конференция офицеров разведывательных пунктов с участием представителей органов власти. На ней говорилось о том, что в стране появились новые агитаторы, которые, судя по всему, поддерживали через Будапешт и Румынию контакты с окопавшимся в Париже Бенешем. Тлетворное влияние подрывной агитации сказывалось даже на деятельности тех предприятий, где рабочие не могли пожаловаться на несправедливое вознаграждение их труда и были решены вопросы продовольственного обеспечения. Особенно остро это ощущалось в районах добычи каменного угля. Рост числа антимилитаристских организаций и стремление народа запастись оружием говорили о многом.

В начале августа поступила дополнительная информация о наблюдавшемся усилении связей чешских агитаторов в Богемии с Антантой. В частности, речь шла о контактах с чешскими революционными кругами английского военно-морского атташе Бойла через Буковину и Галицию.

Отовсюду поступали сообщения о готовящемся совместном восстании чехов, поляков и югославов, намечавшемся на 28 сентября. Говорили даже о том, что чехи тайно приступили к выпуску собственной валюты.

14 июля, в годовщину взятия Бастилии, Национальный комитет Чехословакии[357] опубликовал воззвание с призывом перейти от слов к делу в вопросе борьбы за создание независимого государства. А 4 августа в городе Нимбурк бывший министр Прасек заявил, что народ Богемии сможет добиться независимости «сейчас или никогда».

Чрезвычайно бурную деятельность не только в Австро-Венгрии, но и за ее пределами развили также югославы. Небезызвестный Корошец стал рассылать своим землякам и солдатам на фронте поздравительные открытки, на которых рядом с его фотографией красовалась надпись: «Выше голову! Грядет час освобождения!» В парламенте же, видимо желая отомстить за заведенное на него уголовное дело за агитацию на массовом митинге в городе Обер-Лайбах против военного займа и государственной целостности, вместе с некоторыми словенскими единомышленниками он обрушился на «отвратительную практику» осуществления цензуры писем военнопленных. Делалось это с явным намерением нанести смертельный удар по нашей разведке, которая использовала данный проверенный временем способ для выявления дислокации войск противника и порядка их подчиненности.

Между прочим, я уже давно успел убедиться, что этот способ добывания информации не укрылся от неприятеля и он тоже активно его использовал. Жаль было только, что в то тяжелое время парламент не нашел ничего лучшего, чем растрачивать свои силы на рассмотрение разного рода нелепых заявлений и депутатских запросов, основанных на поверхностном преподнесении информации.

В связи с оголтелой агитацией, развернувшейся среди австрийских южных славян, в 1918 году всякая политическая и националистическая деятельность в районах их проживания была запрещена. Тем не менее 18 августа в Лайбахе прошел крупный парад славянских вооруженных отрядов. Тогда же в Далмации широкое распространение нашли различные злоупотребления печатным словом и проходили сербофильские демонстрации. В частности, 5 августа, в День Кирилла и Мефодия[358], они были организованы при пассивном попустительстве местных властей.

Уже упоминавшийся Трумбич, который к тому времени впал у итальянцев в немилость из-за того, что без их разрешения вступил в переговоры с Пасичем о присоединении Триеста и Истрии к будущему югославскому государству, буквально завалил наши позиции на фронте подстрекательскими листовками. В них фельдмаршал Бороевич сравнивался с боснийским князем Бранковичем, которому сербский фольклор приписывал вину за поражение на Косовом поле в 1389 году, и утверждалось, что он якобы не имеет права продолжать воевать с Италией, которой «принадлежали сердца и силы союзников, а также всех угнетенных народов Австро-Венгрии».