Черный день. Книги 1-8 - Алексей Алексеевич Доронин

стаи, то нет ничего зазорного в том, чтобы навалиться скопом. Для победы все средства хороши. В отличие от политиков, эти ребята прекрасно понимали, что выражение «война по правилам» звучит смешно.

Несмотря на подавляющее численное превосходство врагов, южанин не сдавался. Он даже успел расквасить чей-то нос, прежде чем на него навалились массой и сбили с ног. Есть, конечно, второе старое правило. Лежачего не бьют. Но как же можно ему следовать, когда глаза застилает красный туман и хочется только прибить, размазать, растоптать? Выместить злобу на мир, загнавший тебя, молодого и полного сил, в темный вонючий подвал и посадившего на жалкую баланду, куда хуже зэковской?

Конечно, это была не их вина. Они не могли быть другими, потому что страна, в которой они росли, не оставила им иного выбора. Родись они лет на сорок раньше, из них получились бы нормальные комсомольцы и трудяги. Но их детство пришлось на лихие девяностые, а юность — на самый разгар финансового краха, когда о молодежной политике вспоминали редко. Они были потерянным поколением.

Несколько старушек в толпе охали: «Ой, да что же это делается…» Теперь им будет о чем поговорить долгими вечерами. Интеллигент возмущался, но настолько тихо, что даже люди, стоящие рядом, не услышали ничего, кроме невразумительного бурчания.

Экзекуция длилась недолго, и это спасло чужаку жизнь. Интерес быстро улетучился, ярость молодцев прошла, сменившись скукой и отупением.

— Ну и хватит с него, — произнес здоровяк в патриотической олимпийке, вытирая пот со лба. — А то еще копыта откинет. Пошли, пацаны.

Все сделали по одному прощальному пинку и удалились с поднятыми головами под неопределенный гул толпы, в котором звучало то ли одобрение, то ли осуждение. Враг их поднялся на ноги и прислонился к стене, вытирая кровь. Некогда орлиный нос его был свернут влево, один глаз заплыл и не открывался. Зато второй светился такой лютой волчьей злобой, что толпа расступилась перед ним, как море.

Он бросил на людей последний долгий взгляд, чтобы запомнить всех свидетелей своего позора, и, пошатываясь, как зомби, заковылял в сторону лестницы, провожаемый чьим-то издевательским гоготом и новыми скабрезностями. Это была ошибка номер два.

Сами кожаноголовые «патриоты» через пять минут забыли об этом маленьком инциденте, будто его и не было. Откуда-то появились потертые глянцевые карты, из ящиков соорудили стол, кто-то, имевший знакомых в здравпункте, принес банку медицинского спирта.

Пожалуй, на этом бы все и закончилось, если бы избитый был из своих. Будь он послабей, мог бы просто смириться. Если бы не смирился, если бы привел своих товарищей и все вылилось бы в драку, то и ее последствия были бы не такими ужасными. Ворон ворону глаз не выклюет. Ритуальный поединок вполне мог закончиться братанием и совместной пьянкой.

Но он был чужаком. Поэтому к злобе униженного самолюбия добавилась ярость оскорбленного национального достоинства. За него тоже все было предопределено социальной и культурной средой, в которой он вырос. Южанин не был экстраординарно жестоким. Просто подставлять правую щеку было не в традициях его народа и религии, хотя вера для него значила не больше, чем для среднестатистического русского «православного», который крестится левой рукой, а при слове «пост» вспоминает только ГАИ.

Не это было главным. Просто черта, разделявшая его и тех, кто наносил удары, стала вдруг еще четче и резче. Что бы там ни говорили адепты политкорректности, а заложен этот водораздел едва ли не на генном уровне. Дальше события развивались по старому как мир принципу снежного кома.

Они нашли их быстро. Буквально через десять минут два десятка чернявых смуглых и вертких парней остановились перед некрашеной деревянной дверью. Та оказалась незапертой.

— Э-­э-э… куда претесь?! Вы кто вообще такие, а?..

Шмяк!

И тесное помещение стало быстро наполняться враждебно настроенными выходцами из некогда солнечных стран.

— Атас, пацаны! Черти!

Поздно. Соотношение сил было примерно равным, но стремительный натиск южан решил исход короткой схватки. Их недруги, успевшие за это время расслабиться, не успели ничего предпринять. Били всех, кто сидел за столом. Для верности. Били всех, кто встретился чуть раньше, в коридоре. Естественно, только мужчин боеспособного возраста. Старше десяти.

Были крепко, но не насмерть — кулаками, да и ногами тоже. Око за око. Ножи в ход не шли, разве что против тех, кто активно сопротивлялся, но таких было мало.

В пылу всеобщего избиения перестало быть важным, против кого был направлен первоначальный импульс. Досталось ли именно тем, кто был тогда возле пункта раздачи продуктов? Какая разница?.. Главное, отмщение совершилось.

— Ох, батюшки, что делается, что делается!

— Да где же это видано?.. Чтоб посреди бела дня…

— Что делать будем? Как-то надо…

— Да, что делать?

— Может, мы…

— Может, к дружинникам обратимся? — прозвучал чей-то робкий голос. — Комендант...

— Да ну тебя в баню с твоим комендантом! Им до нас дела нет. Солдатня вообще вместе со своим командиром уехала черт знает куда. Сами должны…

— Надо собраться и разобраться, — пожилой мужик в кепке произнес на первый взгляд парадоксальную фразу и провел рукой по горлу, выразив этим общие настроения.

К нему начали прислушиваться. От него ждали руководства к действию. К этому моменту вокруг собралась уже тьма народу. Толпа запрудила всю «площадь». В этом месте главный коридор несколько расширялся и был лучше освещен, что как раз подходило для проведения сходок и собраний.

Люди быстро вооружилась. Железные пруты, обрезки труб, доски с гвоздями — всего этого добра в убежище хватало, если поискать. У кого-то блеснул раскладной нож. Дружинники физически не могли изъять все колюще-­режущие предметы.

Организованной колонной, состоящей приблизительно из трехсот человек, мстители двинулись в сторону секции номер пять. Впереди шел, размахивая импровизированным знаменем на шесте, Матвей Кожевников, бывший борец и тренер, тертый калач и стреляный воробей, сумевший выступить катализатором гнева толпы.

— Из-за них мы здесь! — подогревал своих сторонников Кожевников. — Из-за этой мрази. А теперь они и тут нам житья не дают…

Никто не возразил ему. Настоящий виновник катастрофы был недосягаем, хотя и известен. До него нельзя было дотянуться рукой, ему нельзя было проломить голову, чтобы рассчитаться за всю боль, за погибших близких и за пепелище на месте родного дома.

Но погрома, то есть избиения и грабежа беззащитных, не предвиделось. Тут сила выступала против силы, как на поле Куликовом. Навстречу отряду бывшего спортсмена уже выдвигался другой, не менее грозный и распаленный. Сложно было даже примерно сказать,