Жемчужина Санкт-Петербурга - Кейт Фернивалл

— До сих пор я не понимал, — нежно промолвил он, — насколько неполной была жизнь. Жизнь, в которой не было этого ребенка. — Голос его дрогнул. — Она прекрасна.

Валентина улыбнулась.

— Давай назовем ее Лидой.

Петроград, февраль 1917 года

— Останови машину! — крикнула Валентина Йенсу, когда он пытался проехать через затор на Исаакиевской площади.

Проливной дождь хлестал по зонтам прохожих и крыше машины, переполнял сточные канавы. Валентина заметила, что даже после пяти лет семейной жизни Йенс всегда, когда шел дождь, косился на каждый попадавшийся им на пути водосток, проверяя, все ли работает исправно.

— Останови машину, — снова сказала она. — Пожалуйста.

— В чем дело?

Они ездили с Лидой в гости к матери Валентины, но Йенс настоял на том, чтобы уехать пораньше, потому что не хотел возвращаться по ночному городу с женой и ребенком. Она не винила его за это. В феврале дни были короткими, и город выглядел неприветливо. Почти три года войны с Германией принесли поражение и невиданное унижение для России, виной этому была бестолковость стоявших во главе армии генералов. Раненые русские солдаты, голодные, брошенные, возвращались на родину, чтобы на улицах просить милостыню. Народное недовольство царем вспыхнуло с новой силой, на этот раз оно выплеснулось на улицы не забастовками да митингами, а баррикадами и открытыми стычками с властями. Начались погромы магазинов, в витрины полетели булыжники и зажигательные бомбы.

«Смерть буржуям!» — неслось со всех концов города.

Начались перебои с продовольствием. Не хватало хлеба. Рабочие начали голодать. В истерзанной стране не было ни муки, ни молока, ни масла, ни сахара. Перед продовольственными магазинами и мясными лавками очереди стояли на адском холоде с утра до самого вечера.

Валентина остро чувствовала витающие в воздухе настроения. Восемь миллионов русских солдат было убито, ранено или попало в плен. Императрицу Александру Федоровну в народе называли не иначе как продажной немецкой шлюхой, а царь Николай оказался настолько недальновиден, что в это критическое для страны время уехал из Петрограда в военную ставку.

Петроград. Город уже три года как был переименован, но Валентина все еще не могла привыкнуть к этому названию. Новое имя появилось на волне антигерманских настроений, уж слишком «понемецки» звучало историческое название. С тех пор как в 1914 году началась война, в стране все, что было так или иначе связано с Германией (включая супругу императора), стало вызывать ненависть и презрение.

Как только машина остановилась, Валентина выскочила на дорогу и побежала через площадь. Отяжелевшие от воды полы пальто липли к ногам. Она подскочила к тумбе с газетами и плакатами. В такую плохую погоду здесь не было обычной толпы, поэтому Валентина заметила то, что находилось среди афиш и других объявлений.

Это было красное пятно. Шарф, который Варя Сидорова обещала повесить в качестве предупреждения.

У Валентины защемило в груди. Она давно готовила себя к этому мгновению, но… Нет! Нет, не сейчас! Она протянула руку и увидела, как на перчатку падают, разбиваясь в брызги, капли дождя; увидела колышущийся на ветру оборванный угол плаката, кричащего: «Власть народу!»; увидела четырех черных воронов на куполе собора. Прибитая к тумбе красная полоска промокла и истрепалась, но оставалась на месте, дожидаясь ее. Валентина сорвала шарф с гвоздя.

— Мамочка, ты вся мокрая.

Когда Валентина села в машину, Лида принялась маленькими ручками вытирать ей щеки.

— Что это было? — спросил Йенс.

— Это от Вари. — Валентина подняла кусок красной ткани. С него на колени закапала вода.

Йенс медленно покачал головой.

— После пяти лет молчания?

— Йенс, это предупреждение. Она обещала повесить здесь чтото красное, когда начнется революция. Помнишь?

— Да, я помню. — Он смотрел через лобовое стекло на размытые фигуры спешащих под дождем через площадь людей. — Боже, Боже. Теперь потечет кровь.

— Что ты делаешь? — спросил Йенс.

Валентина оторвала глаза от шитья и улыбнулась. Он сидел на полу с Лидой и из деревянных кубиков строил вместе с ней железнодорожную станцию. Лиде было всего четыре года, но ее юное личико становилось очень серьезным, когда она, повторяя за отцом, пыталась ставить кубики друг на друга. Она была в синем бархатном платьице с кружевным воротником и манжетами, но на время работы подтянула манжеты и заправила подол в чулки, чтобы не мешало. Валентина вздохнула — ее огненноволосая дочь росла не такой, как она ожидала. У девочки были цепкие карие глазенки, подмечающие все вокруг, играть она предпочитала с паровозиками с отцом, а на прекрасный кукольный домик, подаренный матерью на прошлый день рождения, внимания почти не обращала.

— Валентина. — Йенс сел на корточки и, подняв бровь, внимательно на нее посмотрел. — У нас шитьем занимается горничная. Что ты делаешь?

Рука с иголкой замерла.

— Готовлюсь, — негромко произнесла она.

Валентина достала из кармана золотой рубль и вложила его в распоротый нижний край простого коричневого платья, лежащего у нее на коленях.

Йенс уставился на ее лицо. Она увидела, как дернулся его кадык.

— Валентина, дорогая, ты действительно считаешь, что об этом пора думать?

— Да.

Лида, развалив домик из кубиков, весело захохотала.

— Мама, а можно и мне с тобой поиграть?

В Россию приехал Ленин. Наконецто великий Владимир Ильич возвращался из вынужденной швейцарской эмиграции. Аркин понял, что знаменовало собой это событие — конец династии Романовых.

После пяти веков тирании с кровопийцами будет покончено. Теперь, когда у народа появился вождь, их уже никто и ничто не остановит. Ни царь, ни армия. К чему эти жалкие попытки заглушить пролетарский голос роспуском Думы? Воздух кипел от народного гнева. Улицы Петрограда охватили пожары. И горели не только магазины и предприятия, принадлежащие богачам, горела сама земля под их ногами. В этом огне полыхал старый уклад жизни России с ее несправедливостью и страхом, и из пепла рождалась новая свободная страна.

Аркин закурил сигарету, втянул в легкие дым, согнул и разогнул раненое колено и обвел взглядом свой кабинет. Помещение было скромное, но в нем было все необходимое. На стенах лозунги: «Рабочие, объединяйтесь!», «Власть народу!». Огромный плакат, изображающий сжатый кулак и крестьянина, попирающего двуглавого орла. Рабочий стол, телефон, шкаф и пишущая машинка. А еще аккуратно сложенные в стопки квадратные белые карточки. Их были сотни. Он записывал на них адреса и прочие нужные сведения.

На верхней карточке стоящей прямо перед ним стопки значилось: «Йенс Фриис — инженер, датчанин». Он поднял ее двумя пальцами и зажег спичку о ножку стола. Пламя жадно вспыхнуло. Аркин поднес его к карточке и стал смотреть, как оно пожирает листок. Белый квадратик мгновенно почернел и, потрескивая, свернулся. Аркин бросил его в металлическое ведро у стола.