Илоты безумия - Николай Чергинец

— Мы имеем возможность слушать радио, но радио — есть радио. Кто правит, тому и пресса, и радио, и телевидение служат, — заметил Стрельцов.

— Ну, это не совсем так. Сейчас, по-моему, есть возможность высказаться. Беда в том, что на волне демократизации, свободы, попыток улучшить экономику появилась тьма дельцов, проходимцев, шарлатанов. Читаешь иной раз газету и диву даешься, кто тебя жить учит, кто к совести призывает. Не будем далеко ходить. Возьмем близкое окружение. У нас, например, в Беларуси, в одной из газет печатается такой проходимец. Его когда-то за кражи, мошенничества судили, а позже за то, что, сбежав от трех жен и четверых детей, алименты не платил. Так вот, он сейчас независимым журналистом себя называет, суд, систему поливает, считает себя политиком. Этот бедненький бывший Марченко обижен и оскорблен системой!

— А почему вы говорите, что он бывший Марченко, он что — поменял фамилию? — спросил Левин.

— Этот деятель женился на четвертой, взял ее фамилию, переехал из Минска в другой город, и теперь пожалуйста — он уже не Марченко, а Александров.

— А вы знали его?

— Конечно. В одном дворе жили. Родители — нормальные люди, а он по проституткам, ресторанам и по чужим квартирам с раннего возраста пустился. Подхватил где-то болезнь, его в армию не взяли, а теперь душу изливает, дурачит людей.

— Зачем вы так? — спросил Стрельцов. — Может, одумался человек, решил писать, чтобы другим неповадно было.

— О чем вы говорите! Он же и сейчас от уплаты алиментов прячется. Когда такие в прессу выходят, а среди тех, кто себя демократами считает, находятся люди, которые этим Марченко плечи подставляют: давай, мол, тявкай, поливай, — то, извините, грустно становится.

— Да, если такие к власти дорвутся, — задумчиво произнес Стрельцов, — то тогда беды не миновать.

— А другие помешались на языке, требуют, чтобы все вдруг начали говорить по-белорусски.

— Ну и что здесь плохого?

— Конечно, ничего плохого в этом нет. Если говорить о государственности, независимости, как политической, так и экономической, то так и должно быть. Но, согласитесь, когда десятилетиями говорили, писали, общались на русском языке, то разве можно с такого-то числа — словно по щелчку выключателя — всем вдруг заговорить, начать писать только по-белорусски. А как быть ученым, преподавателям технических наук, писателям, пишущим по-русски? Неужели не ясно, что должен быть переходный период, причем довольно длительный. Нужны не истерические призывы, а спокойная, целенаправленная работа по привитию и взрослым, и детям интереса к языку.

— Не огорчайтесь, Эдуард, — улыбнулся Левин. — Не забывайте, что есть люди, которые искренне считают, что стоит всем гражданам республики заговорить на национальном языке, как тут же столы начнут ломиться от продуктов и наступят мир и благополучие.

— Согласен, есть и такие, но и вы согласитесь, нельзя жить по принципу око за око, ведь среди людей в таком случае постоянно будет расти ком обид и зла. А речь же идет о построении нового общества. Я не знаю, как его назвать — социалистическим или капиталистическим, главное, чтобы не было больше репрессий — ни физических, ни моральных, чтобы не было доносов и издевательств.

— Между прочим, слушаю по радио излияния многих тех, кто раньше играл далеко не последнюю роль в деле строительства коммунизма, сейчас они снова впереди, — задумчиво глядя на вершины гор, произнес Стрельцов.

Левин тяжело поднялся с камня и грустно добавил:

— Евреи чаще всего страдали от национализма. Воинствующие националисты — это навоз, на котором бурно расцветает фашиствующий национализм.

— Этого я тоже боюсь, — добавил Панкевич, — Гитлер в свое время, определяя арийцев, нюхал у людей под мышкой, а эти, кажется, на слух надеются. Белорусский язык — прекрасный язык, но и люди — не автоматы, их надо, не унижая, убедить, научить. Черт возьми, даже учебников или белорусских словарей днем с огнем не сыщешь.

— Но Белоруссии не грозит то, что происходит на юге бывшего Советского Союза? — спросил Стрельцов.

— Если не уймутся националистические вожди, то все может быть. У нас уже появляются теории национальных образований в самой республике.

— Да-а, дела… Если уж в выдержанной и спокойной Белоруссии такое, — как всегда поправляя очки, заговорил Левин, — то от мысли о том, что можно ожидать в других регионах, хреново на душе становится.

Постепенно разговор зашел о личном: о семьях, детях, друзьях.

Уже стемнело, когда к ним прибежал Баранов. Он отозвал в сторону Стрельцова и тревожно произнес:

— Меня к вам Мельников прислал. Завтра четыре боевые группы покидают Центр и направляются во Францию. Мельников просит, чтобы кто-либо из вас срочно встретился с ним.

Если бы кто-либо из начальства Кустова вздумал приказать ему изложить подробно на бумаге все события последних дней, в которых полковник принимал участие, то на это потребовалось бы, пожалуй, несколько месяцев.

Кустову удалось завербовать Бугчина. Используя его информацию, он предложил Янчуку посоветовать американцам попытаться завербовать Анохина, но Янчук ответил, что этим уже занимается «Моссад».

Кустов горел желанием встретиться с Глорией. Это было очень важно. И потому он регулярно посещал места, где еще раньше договорился с Глорией о встрече. И вот — удача! Глория пришла. Причем ее информация была неоценимой. Они условились, как в дальнейшем будут осуществлять связь между собой, а Кустов, сообщив о встрече с девушкой в Москву, получил ответ, что американцу по имени Эдвард Эванс следует полностью доверять. И, наконец, главное — Кустов получил от Бугчина информацию о дате, которую наметил Керим для захвата и взрыва тоннеля под Ла-Маншем.

Полковник, конечно же, не знал, что такую же информацию получила и израильская разведка. Ясно, что это означало для членов штаба, созданного из представителей спецслужб шести стран для нейтрализации Керима и его организаций.

В один из воскресных дней Кустов проснулся рано. День предстоял довольно напряженный: так случилось, что он с интервалом в четыре часа должен встретиться с Глорией и с Бугчиным, а вечером выйти на связь с Центром.

Понимая, что в этот день ему вряд ли удастся пообедать, Кустов плотно позавтракал и сел в автомобиль. Для начала проехал обычным маршрутом, затем прокатился по улицам, где раньше не бывал.

Если за ним следят, то «хвост» должен активизироваться и проявить себя, ведь объект изменил обычный маршрут. Все оставалось спокойным. Как ни старался полковник — ничего подозрительного не заметил. На всякий случай он остановил машину, вышел из нее и по-хозяйски вошел в один из дворов. Затем быстро поднялся на второй этаж полуразрушенного дома и внимательно осмотрел улицу. Она была пустынной. Только после этого Кустов, возвратившись к машине, направился к центру.

С Глорией он встретился у магазина, где обычно отоваривались наиболее обеспеченные люди. Они обменялись взглядами и разошлись, чтобы через три минуты встретиться на параллельной улице, куда Глория попала через служебный выход магазина и проходной двор. Кустов дожидался в машине. Глория села на заднее сиденье, и полковник сразу же нажал на газ.