Провинциальная история - Карина Демина

Ежи покачал головой.

— Чего? Думаешь, обману? Нет, договор… честь по чести… мне и крови не нужно, наше слово само по себе нерушимо, — и вновь померещилась печаль в том. — Отпущу… и дам тебе слово, чтоб по болоту пройти… старый договор, но нежить тем и хороша, что, в отличие от людей, память крепко держит. Вернешься домой… а хочешь, и клад отдам? У меня изрядно чего есть…

Махнул рукой, и доски расползлись, раскрылся пол, выпуская грязноватый сундук, цепями перетянутый.

— Что ж ты своему правнучку не отдал?

— Ему неможно, — серьезно ответил ведьмак. — Гнилой он изнутри. Такому сколько ни дай, а все мало будет. А иные не приходили. Жаль.

Он хлопнул ладонью по крышке, и та откинулась.

Сундук был полон.

И не монетами. Ежи даже сперва не понял, что в нем, потому как представить было невозможно, что драконьи камни могут быть… это же редкость неимоверная. И добывают их, почитай, на самом краю мира. И… и стоят они столько, что…

…наставник как-то показал им амулет с драконьим камнем, крохотным, с лепесток ромашки, но способным вобрать невообразимое количество силы.

…говорят, что в царском венце целых пять камней, а потому венец этот — не просто символ высочайшей власти, но и сложнейший артефакт, который хранит силою своею, что государя-батюшку, что все Беловодье… про Беловодье, конечно, преувеличивали, но в способность сохранить государя Ежи верил.

А тут…

— Так что? — мертвец зачерпнул камни горстью, бросил под ноги, и те покатились, перебрались через границу круга, который тотчас замерцал, потому как камни пустые и силу потянули. — Меняемся?  Ты мне девку, а я тебе клад. Богатым станешь. Известным станешь. А если голова не пуста, то и сильным… с ними-то силой проще…

— Нет, — Ежи поднял камешек и, покрутив в руках, — неограненый, тот больше напоминал кусок оплавленного стекла, в котором то появлялись, то гасли редкие искры. — Если хочешь… бери меня.

— Тебя?

Ежи кивнул.

— Дай слово, что выведешь девочку к людям. Куда-нибудь, в безопасное место. А я… я с тобой останусь. И клад останется. Я старше. Сильнее…

Можно, конечно, попробовать справиться… и надо бы… их ведь учили, что нежить уничтожать надобно. Только не учили, как. Что-то подсказывало, что огненный шар ведьмак проглотит.

— Выйдешь, стало быть? — уточнил ведьмак.

— Выйду.

— И сопротивляться не будешь?

— Не буду.

— Примешь все, как оно есть?

Лилечка тихонько заскулила, а Ежи погладил её и, присевши рядом, сказал:

— Так надо.

— Ишь… — ведьмак покачал головой, а после щелкнул пальцами и плач стих. Лилечка сползла на пол.

— Что ты…

— Пущай поспит, а то притомилася. Кривое деревце, болезное… моей крови, но девкам оно сложнее… выходи, маг.

И Ежи, сделав глубокий вдох, вышел из погасшего круга. Он очутился подле мертвеца, от которого ощутимо пахло болотом.

Подумал только, что Зверя не нужно было от ведьмы забирать. Нехорошо получилось… и как теперь с ним?

И с самой ведьмой.

Так и не купил подарка…

— Купишь, — пообещал ведьмак за мгновенье до того, как ледяные пальцы его сдавили горло. — Вот вернешься и купишь… ведьма — это правильно… нам с другими и неможно…

Воздух закончился.

И рот раскрылся сам собою, а ведьмак, дернувши Ежи на себя, приник губами к губам, выдыхая в него что-то донельзя колючее.

Ледяное.

…острая интеллектуальная недостаточность.

Диагноз, поставленный старшим городским целителем некоему купцу Брагину после того, как оный купец решил пригласить полюбовницу на женины именины, за что и пострадал, что от супруги, что от родни её.

Стася смотрела на ведьм.

Ведьмы смотрели на Стасю.

И молчали.

И она молчала. И кажется, надо было сказать что-то, желательно вежливое, но вот внутренний голос нашептывал, что быть вежливою пока не получится.

— А не испить ли нам чайку? — нарочито бодро поинтересовалась круглолицая женщина того неопределенного возраста вечных «слегка за тридцать», который порой затягивается на десятилетия.

И в ладоши хлопнула.

— И вправду, — очнулась другая, худощавая и с лицом, на котором застыло выражение превеликой задумчивости. — Сладкий чай отлично восстанавливает силы…

…самовар уже пыхтел.

И на столе, укрытом белоснежною скатертью, громоздились фарфоровые тарелки и чашки, чашечки, креманки с вареньем, миски со сметаной, с пирожками да сушками.

— Я Первушку отправила к зятю, — сказала еще одна женщина, взмахом руки отсылая Антошку.

Тот и сгинул, будто не бывало. Стася уже поняла, что вот это его умение, исчезать с глаз начальственных, есть самый главный Антошкин талант.

— А то ведь беспокоиться будет. Да и разбойничка того нехай свезет. Марфушку опять же… уж больно она голосливая, — женщина окинула стол придирчивым взглядом. — Лика, неси расстегаи!

— А где они? — донеслось громкое откуда-то из глубин дома.

— Я же сказала, в коробе…

— Короб на дороге оставили.

— Как оставили?

— Так… пораненые не лезли. И прочие, — в гостиную заглянула босоногая девица в грязном сарафане. И женщина закатила глаза. — А вы, маменька, не переживайте. Вам вредно.

— И то правда, — поддержала девицу круглолицая ведьма. — Переживать всем вредно, а уж если ведьму носите…

— В-ведьму, — женщина побледнела.

— Сильную, — поддержала вторая и, не чинясь, положила руку на живот, отчего женщина икнула и застыла. — Ишь ты… девятая дочь? Девятой дочери? Хорошо, что не сын… садитесь, дорогая… и ты, деточка. Как тебя звать?

— Светлолика. А маменьку Аграфеной кличут. Марьяновной, если по батюшке. Мы к сестрице старшой ехали, в гости и вот не доехали, — девица сдула с лица длинную соломенную прядку. Она-то, в отличие от маменьки, страху перед ведьмами не испытывала. — Маменька, поглянь какая животинка!

И подняла котенка, который разлегся на ладони, ноги с нее свесивши.

— О Боги… Лика!

— Чегой? Он сам прилез…

— Это котик, — сказала Стася, подумывая, стоит ли потребовать, чтобы Светлолика отпустила несчастного. Впрочем, несчастным Клубок не выглядел. Он, обладая на редкость меланхоличным характером, — аккурат, в соответствии с породой — любил лежать.

А где именно лежать приходилось — дело десятое. Главное, чтобы тепло и братья по нему не топтались.