Чужая кожа - Ирина Лобусова

— Нет… я не могу… нет…

Он дрожал, слова его заплетались, я знала, что все слова нужно выбросить вон. Но он почему-то продолжал бормотать:

— Я не могу… я виноват… я не должен был… Тебе лучше уехать… еще есть время… ты еще можешь уехать… спастись…

Я крепко обняла его дрожащие плечи.

— Я жду тебя сегодня вечером, в 7 часов. Мы будем делать то, что делали раньше в Фиолетовой комнате, то, что так нравится тебе и мне.

Когда за ним захлопнулась дверь, я позвонила Сильвии и сказала, что он будет у меня в 7 часов вечера.

— Ты уверена, что он придет? — голос Сильвии был мрачен.

— Даже не сомневайся. Он придет.

— Свечи гаснут, — Сафин пошевелился возле моего тела, это были его первые слова после моих «сумерек», — зажги их снова.

— Нет, — я покачала головой, — я не хочу.

— Темны твои волосы ночью… Темна твоя душа, — темнота полностью скрывала его лицо, но даже сквозь нее я видела, как невесело он улыбнулся, — пока в твоей жизни есть я, все вокруг тебя темнота.

Внезапно я решилась. Я села рядом с ним, обхватив руками дрожащие от страха колени. Я молилась темноте, которая скрывала мое лицо.

— Послушай меня, Вирг Сафин, — голос мой дрожал, но мне было на это плевать, — хотя бы раз в жизни меня послушай! Послушай потому, что я умру за тебя. Я умру за тебя, Вирг Сафин. Я сделаю это с радостью. А потому послушай, что я скажу.

— Я не хочу, чтобы ты умирала, — по его телу волной прошла странная дрожь, я уловила ее отблеск в ночи.

— Я же просила меня не перебивать! Ты не слушаешь. Ты никогда меня не слушал. Давай сбежим отсюда. Давай уедем в Нью-Йорк. Если не хочешь в Нью-Йорк, давай уедем в Тюмень, на остров Фиджи. Давай уедем куда угодно, в любой город, где вернутся твои глаза. Ты понимаешь, о чем я говорю, Вирг Сафин. Где глаза твои вернутся, станут прежними, из самого твоего детства…

— Мои глаза никогда не вернутся. Их ничто не сможет вернуть.

— Я смогу.

— Тогда меня надо убить, потому, что это буду уже не я.

— Тогда я убью тебя, Вирг Сафин. Я убью тебя и снова возрожу к жизни.

— Слишком поздно. Ад не воскрешает своих героев. Ничто не сможет меня возродить.

— Я люблю тебя так сильно, что не остановлюсь перед адом. Я люблю тебя так сильно, что не остановлюсь перед болью. Я люблю тебя так сильно, что даже смерть не сможет меня остановить. Разве ты не понимаешь, что в этом мире ничего кроме моей любви не существует? Нет ни будущего, ни прошлого. Нет ни времени, ни территории, ни пространства. Даже смерти и войны тоже нет. Моя любовь — это краеугольный камень, на котором держится все. Выбить его из-под ног, и мир рухнет. Моя любовь вдохнет жизнь даже в твою смерть. Я знаю, о чем говорю. Я уже видела в лицо смерть. А потому я имею право говорить просто и прямо. Я хочу увезти тебя отсюда. Хочу тебя спасти. Хочу новых рассветов. Хочу Нью-Йорка или любого другого места в мире. Хочу жить только ради тебя. Послушай меня хотя бы раз в жизни! Сделай так, как прошу!

— Неужели ты ничего не понимаешь? — приподнявшись на локте, он отстранился от меня, и я почувствовала резкий укол боли, — не будет Нью-Йорка! Ничего не будет! Не будет потому, что всего этого нет! Нет никакого Нью-Йорка! Это как миф о загробной жизни! Дурацкий вредный миф, в котором можно спастись. Его придумали только для того, чтобы во что-то верить. На самом деле ничего больше не существует! Есть ты, и есть я. А за пределами этих стен больше ничего нет.

— Я понимаю. Ты никуда не поедешь.

— Умереть ради меня — это очень просто. А сможешь ли ты ради меня жить? Нет никакого подвига в смерти. И спасения в ней нет тоже. Умереть — проще всего, особенно прикрываясь красивыми словами. Сколько их придумало человечество, чтобы оправдать полную капитуляцию и трусость! А вот ты попробуй выжить, жить, когда весь твой мир перевернулся с головы на ноги, когда все вокруг тебя разрушено и впереди — только ранящие руины! Ты попробуй вот с этим жить!

— Но я живу с этим. Разве ты еще не понял, что я со всем этим живу.

Сафин замолчал, словно эта несвойственная для него вспышка отняла его силы. Замолчал и откинулся вниз, в черную пропасть, в кровать.

Свечи догорели. Огненные лепестки последней свечи, задрожав, угасли в моей ладони. Я потушила их своей собственной рукой.

— Да исполнится воля Божья… — я шептала в темноту, в ночь, — да будет воля твоя… имя твое… да исполнится воля Божья…

— Что ты там шепчешь?

— Я шепчу твое имя, — повернувшись к Виргу Сафину, я видела вместо него только одну истину, — я шепчу твое имя. Я шепчу о том, что приду на руины твоего дома. Нашего дома. Я приду на руины. К тебе.

— Завтрашнюю ночь я собираюсь провести в своем офисе. Если, конечно, ты снова не позовешь меня к себе.

— Я приеду утром. Ты еще не успеешь уехать. Я хочу увидеть, во что превратился дом.

— Я не знаю, зачем тебе это нужно, но хорошо, делай, как хочешь. Завтра утром я буду ждать тебя там.

— Теперь ты уйдешь.

— Нет!

— Теперь ты уйдешь, Вирг Сафин.

— Ладно, если ты так хочешь.

— Да. Я так хочу.

Темнота скрывала очертания его тела. Таким бесцветным и скомканным оказался конец нашей истории. Я повернулась к нему, прошептав:

— Да святится имя твое…

Темнота была полна враждебных, окружающих меня шорохов. Я прогоняла их руками. Я опустила правую руку вниз.

Он был отпечатан в моем сердце. Во всем моем теле больше не существовало кожи. Я не умела молиться, но я упала на колени, проговаривая быструю, кощунственную, только что сочиненную отчаянную молитву.

Громко хлопнула входная дверь.

Я стояла на коленях всю ночь. Ноги затекли, я повалилась на бок, и только тогда поняла, что устала, измучена, мне холодно, ноги ноют, как в тисках, и я совершенно больна от прошедшей ночи. Все мое тело била жестокая непреходящая дрожь.

Вирга Сафина в квартире моей уже не было. Я распахнула настежь окно. Воздух был невероятно морозным. Вспомнила о ледяном январе только тогда, когда иглы-струи добела раскаленного мороза пронзили то, что осталось на теле моем вместо кожи. Ледяные иглы холода, уничтожающие в первую очередь мозг.

Быстро закрыв окно и плотнее закутавшись в теплый махровый халат, я принялась ходить по квартире кругами вокруг раскрытой постели, еще хранящей тепло его тела. Я прекрасно помнила свое обещание ранним утром приехать к нему в дом.

Зазвонил мобильник. Это была Сильвия. Мы поговорили минут пять. Потом я сделала еще один звонок — так называемый контрольный выстрел. К моему глубокому удивлению, ведь я все еще надеялась, что в плане что-то пойдет не так, он попал точно в цель.