Паутина противостояния - Вадим Панов

— Не знаю.

— И я не знаю… — Мужик широко зевнул и продолжил: — Но я тебе так скажу: у них одно на уме — пилить. И ведь запилят насмерть! Если не уйти.

— Куда уйти? — Дюбель не поспевал за мыслями собеседника.

— Не куда, а от кого. От Зинки, от кого же еще? От жены, от пилы моей доморощенной, — сонно отозвался бывший костюмный.

— А-а… Ну да, ты ж, мля, обычный чел! — озарило тут Дюбеля. Он окинул своего собеседника презрительным взором, и вдруг брезгливость в глазах сменилась пониманием. — Ну-ну, ничего, чел, ничего, — неловко попытался он утешить соседа. — Молодец, и от Зинки ушел, и от пилы ушел. Прямо весь из себя крутой колобок. Все теперь будет румяно.

Бывший костюмный, тяжело навалившись на него всем телом, уже спал. Дюбель приподнялся, вздохнул, глядя, как плюхнулся на «его» койку недавний собеседник — и улегся на соседнюю кровать.

— Эх, вы, челы, ошибка Спящего, — совсем пить не умеете, — пробормотал он и отвернулся к стене, тяжело выдохнув себе под нос: «Сабля меня убьет».

* * *

Утро ознаменовалось противным скрипом двери камеры. В помещение, распространяя аромат дорогой косметики, важно вплыла намакияженная дама, хорошо за тридцать, в сопровождении охранников в темных костюмах, похожих друг на друга, как два красных кирпича. Углядев на одной из коек пивной животик и блестящую лысину, поморщилась, глядя на безобразно отекшее, изукрашенное синяками лицо, брезгливо ткнула наманикюренным пальцем в плечо лежащего и визгливо поинтересовалась:

— Петр, вы ли это?

— Э-э? — хрюкнул в ответ разбуженный.

— Нажрались, как Шарик на помойке! — уничижительно проскрежетала дама и отступила на шаг, давая дорогу охранникам: — Забирайте.

Охранники аккуратно подняли бесчувственное тело и вынесли его вон. Дама поторопилась следом, надменно отмахнувшись от дежурного, попытавшегося вручить ей пакет с реквизированной накануне одеждой.

А меньше чем через час дверь снова распахнулась, и в камеру ввалилась целая ватага шумных байкеров, распространявших вокруг себя крепкий сивушный аромат.

— Дюбель, ты? — бросились к койке другого коротышки двое. — Вставай давай, придурок! Сабля заждался, башку тебе снесет!

— Сабля… Пила… — неразборчиво прохрипел в ответ тот.

Не дожидаясь, пока невнятно мычащий товарищ придет в себя, байкеры подхватили его под руки и понесли к выходу.

Толпа коротышек, следовавших за ними, на обратном пути успела не только забрать пакет с одеждой товарища, но еще и обчистить незапертый сейф под столом у дежурного, в результате чего байкеры стали счастливыми обладателями пяти изъятых у других пациентов сотовых телефонов и семи «лопатников», настолько худых, что это вызвало единодушное праведное возмущение:

— Их, мля, уже обчистили! Хапуги!

* * *

На встрече выпускников (если бы он надумал ее хоть раз посетить) Петр Васильевич Шашкин смог бы вызвать зависть у большинства бывших однокашников, ибо жизнь его, если брать внешние параметры — удалась. Успешный бизнес — Петр Васильевич являлся владельцем сети быстрого питания «Шашки». Приличное жилье — просторная двухуровневая квартира на верхних этажах нового жилого комплекса в Ясеневе, из окон которой открывался роскошный вид на Битцевский парк. Хорошие машины: серебристый «Мерседес Родстер» для лета и «BMW X6» для зимы. Дорогие привычки: не космический туризм, но и не теннис — Петр Васильевич любил играть в гольф. Семья… Вот тут сложнее, но для зависти однокашников хватило бы и того, что было перечислено до семьи.

Семья, состоявшая из жены Зинаиды и флегматичного пухлого сына Никиты, была половником дегтя в том, что вполне можно было бы назвать бочкой меда жизни Петра Васильевича. И назвать вполне оправданно. Бесконечно длинные рабочие дни, тряски в переполненных трамваях, грязная съемная комната, тяжелый физический труд, безобразные «стрелки» с криминалом и унизительные переговоры с вымогателями из госорганов остались в далеком прошлом… Но в том же прошлом осталась и улыбчивая, заботливая Зиночка, красавица-студентка, с первого взгляда поразившая прожаренного горячим таджикским солнцем дембеля Петруху, не имевшего за душой ничего, кроме скромных «боевых» да татуировки на плече «201 МСД 93», наколотой летом девяносто третьего в медсанчасти при мотострелковой дивизии — на радостях, что не погиб в Рогуне.

Как и почему произошла перемена, Шашкин не знал, не было у него времени наблюдать за тем, что происходит дома. Зато, когда долги сменились стабильным доходом, когда появились квартира-машина-деньги, Петр вдруг обнаружил, что под одной с ним крышей живут вялый бесхарактерный подросток с его отчеством и сварливая, скандальная, вечно всем недовольная женщина. Она, словно вампир кровью, питалась бурными ссорами и громкими криками, и, казалось, ничто не доставляло ей большего удовольствия, чем сводить Петра с ума своими бесконечными претензиями и ультиматумами.

Сбитый с толку появлением в доме незнакомки, Шашкин сплоховал и отпор дал не сразу. А когда спохватился, было уже поздно: та каким-то образом успела удобно усесться ему на шею, так, что его затылок всегда оказывался в досягаемости для ее клюва. Не помогали походы в ювелирные магазины и меховые салоны, не спасал отдых на солнечных островах и круизы на белых лайнерах… Получив, наконец, деньги и возможность транжирить их, как вздумается, Петр с некоторым удивлением понял, что вокруг него не осталось никого, на кого хотелось бы эти деньги тратить.

На долгое время Шашкин пустился, как это принято говорить, «во все тяжкие», благо, бизнес крепко стоял на ногах и его непосредственного внимания уже не требовал, а управляющий оказался — редкий случай! — честным человеком, на совесть отрабатывающим очень хорошую зарплату. Шумные вечеринки, послушные девочки, модные клубы, легкие наркотики, элитные казино, «лучшие друзья», охотно пьющие за его счет, щедрые чаевые — и препоганые утра. После бурных гулянок на душе не становилось легче, не проходила непонятная тоска.

Петр интуитивно чувствовал, что ему чего-то катастрофически не хватает, и от невозможности ни понять, что это, ни найти это сходил с ума. А потому в один прекрасный день решил: «А пошло оно все на…» и ушел. Не в загул по модным клубам, не в запой по дорогим барам, а просто ушел. На улицу, в незнакомую подворотню, во влажный подвал, под сырой мост, на вонючую свалку — в царство бездомных, нищих, бродяг и бомжей. В грязный, пьяный, безнадежный мир, вызывающий отвращение у благополучных обывателей.

И в этом страшном мире, ниже которого, казалось, пасть уже некуда, Шашкин обнаружил главное его сокровище — свободу. Свободу от дел, свободу от семьи, свободу от обязательств, свободу от беспокойства.

И свободу от самого себя.

Разумеется, у бомжей существовала определенная иерархия. И лучшие места под мостами и в подвалах были забиты. И сигареты распределялись не поровну, а «по справедливости», но жизнь в этом московском «дворе чудес»[6]была простой и понятной. В ней не было места тягостным мыслям и надоевшим женам: было бы что выпить, было бы чем закусить, да было бы где поспать…