Остров Тайна - Владимир Топилин

Пришла война. Над всеми нависла смертельная угроза физического уничтожения, и он был обязан защитить себя и всех всеми возможными способами. И только потом делать выводы. На фронте были случаи предательства, когда кто-то уходил к немцам, но Ваня не допускал мысли об измене своему народу. Более того, был уверен, если бы были живы его дед, отец и все остальные, они поступили точно так же.

Минуты молчания. Присев на корень кедра, он вспомнил всех, кто сейчас лежал в земле. Перед глазами вставали и исчезали знакомые лица, в чьих глазах светились живые огоньки, но на губах не появлялось улыбок. Каждый, посмотрев на него, давал ему сил: «Ты один из нас. Ты один за нас. Помни и не опозорь».

На лежневке Никитин, Головлев и Строганов подошли к дезертиру. Постояв над ним, закинули за спины автоматы, подняли тело и, раскачав его, перекинули через бруствер накатника в болото.

Вернувшись назад, Мишка презрительно усмехнулся:

– Готов, сволочь! Пулька между лопаток просквозила. А ты, Ванька, врешь, однако, что мух в столовой разгонял?! – Заметив надпись на кресте: – Кто тут лежит?

Ваня неторопливо встал с корня, потупив взгляд в землю, негромко ответил:

– Мои.

Когда возвращались назад в поселок и шли по просеке, Мишка Никитин хотел застрелить собаку. Ваня не дал. Накинув на лайку телогрейку, чтобы не покусала руки, расстегнул ошейник и дал ей волю. Свободная от цепи, она убежала в тайгу.

– Все равно теперь ничейная, сдохнет одна, – сказал Мишка.

– Пусть лучше найдет свою смерть на воле, чем умрет от голода на привязи, – покачал головой Ваня.

В поселке Михайлов по списку проверял убитых дезертиров. Когда называл имена и фамилии, убитая горем женщина показывала на тот или иной труп пальцем. Некоторых из них Ваня знал. Он вспомнил по заросшим, постаревшим лицам своих старых знакомых ломоватской заставы, кто когда-то охранял семьи ссыльных: Нагорного, Михрютина, Бродникова Петьку, а также располневшую, но не сильно изменившуюся Авдотью Капустину. Когда Михайлов зачитал последнюю фамилию, он вздрогнул телом.

– Бродников Иван! Где он тут?! – оторвавшись от списка, спросил майор.

– Нету… – раскачиваясь из стороны в сторону, замотала головой женщина.

– Так это, наверное, тот, которого Иван на лежневке пристрелил… – заметил Мишка Никитин.

Михайлов поставил на листе против фамилии галочку. Иван молча опустил голову: вот и представился случай рассчитаться с врагами семьи Мельниковых…

– На сборы – час. Тела затащить назад, в избы. Дома сжечь!.. – приказал Михайлов.

– А с этой что делать, товарищ майор? – негромко спросил Николай Гостев у него, кивая головой на женщину. – Вон, видите… ее вроде как из ума вышибло.

– Расстрелять! – не раздумывая, ответил тот.

Многое повидал на своем веку дед Шишка. После отмены крепостного права его дед и отец Глазырины в поисках счастья переселились из Самарской губернии в Сибирь.

Долго добирались они в эти края. Три года шли пешком, выбирая лучшие для жизни места. Первую зиму провели за Уралом. Вторую пережили под Красноярском. На третье лето добрались сюда.

На втором году перехода родился дед Шишка. Мать его, тогда молодую Таисию Евстигнеевну, прихватило в дороге, на крутом спуске под перевал. Отец Михаил долго не мог остановить ретивого коня, настолько он был капризным и своенравным. Закусив удила, не слушая вожжей, мерин резво копытил под гору, давимый сзади телегой с грузом. Остановился тогда, когда услышал тонкий крик родившегося на ходу ребенка. Так и появился на свет Семен Михайлович. Позже мать с улыбкой вспоминала:

– А я-то и не заметила, как он выскочил. Один раз хорошо тряхнуло, смотрю, а в соломе под ногами комок пыщщить. Знать, родила.

Подоспевшие к роженице дед и бабка удивлялись, как все быстро произошло. Пока Акулина перехватывала ножом пуповину да кутала младенца в тряпки, дед Захар чесал затылок:

– Надо ж так… – указывая пальцем на выпиравший из-под земли корень дерева, говорил он. – Видать, телегу вон на той шишке один раз хорошо тряхнуло, все оно и случилося…

С его слов и прилипло к ребенку это прозвище. Хотя и погружала его бабка Акулина в купель с именем Семен, но меткое прозвище «шишка» так и пошло с мальчиком через всю жизнь.

Досталось деду Шишке за всю историю его земного пути. Три раза воевал. Три раза его пытались повесить – один раз белые, потом красные, а затем и местные повстанцы – за уклонение от помощи тем или иным властям. Но ему, тогда еще зрелому мужику, везло. Когда накидывали на шею петлю, он тут же соглашался на требование быть в рядах ополченцев. А ночью убегал из-под досмотра в тайгу. В теле дед носил пулю и осколок от снаряда: память Первой мировой войны. Но на раны не жаловался, хотя они к старости давали о себе знать все чаще.

К своим восьмидесяти пяти года дед Шишка пережил многое и многих: царя Николашку, революцию, Ленина, коллективизацию, Гитлера. Он мог часами рассказывать, как глотал немецкий газ в окопах, как двое суток просидел в дупле кедра, когда его искали колчаковцы, с какой болью ему пришлось расставаться с накопленным добром во времена продразверстки и избежать ссылки на Север.

Сибирь во все времена пугала людей на западе своей дикостью и суровыми условиями. Во времена переселений провожавшие семью Глазыриных земляки из Самарской губернии плакали:

– На лютую смертушку идете! Прощайте… не свидимся более.

Дед Захар с сыном Михаилом угрюмо клонили головы, понимая, что в их словах есть доля правды. Как оказалось потом, зря себя расстраивали.

Сибирь встретила Глазыриных с распростертыми объятиями: личная земля – пока глаз хватает, лес рядом, речка под боком течет. Трудолюбивые крестьяне нашли свободное место на отдаленном угорье, выкопали землянки, отвоевали у тайги огромные поля, засадили их хлебами, отстроились домами и подсобными помещениями. Через пять лет дед Захар смог продать в уездном городе Минусинске две телеги зерна, а на девятую зиму откупил на барже место для трех тысяч пудов пшеницы.

Крепко зацепились Глазырины за сибирскую землю корнями. Большие угодья обжили. В сезон уборки нанимали до ста работников. Для вывозки зерновых паровой катер затягивал по реке Туба к поселку Курагино отдельную баржу.

Октябрьская революция подчистила глазыринские амбары метлой продразверстки подчистую. Лошадей и коров пришлось свести на подворье, в колхоз «Коммуна». Двухэтажный дом из лиственницы был передан детскому интернату. Семья Глазыриных долгое время ютилась в небольшом флигеле на некогда собственном подворье. Избежать ссылки им удалось лишь по той причине, что реквизиция была засвидетельствована в протоколе как «добровольная сдача излишек». Некогда большая купеческая семья теперь состояла из двух человек: деда Шишки и его жены, бабушки Феклы.

Два сына Семена Михайловича погибли в Гражданскую, три дочери вышли замуж и разъехались. Братья с семьями бежали за кордон, в Китай. Последняя похоронка на племянника пришла в 1942 году. У него нет ничего и никого, кроме верной жены да спрятанного в дальний угол Георгиевского креста.