Анатолий Мариенгоф: первый денди Страны Советов - Олег Демидов

«Мы с Нюшей встречали их на вокзале. Все артисты выходили из вагонов сами. Серые, как тени. Пиджаки висели на их плечах, как на слишком маленьких вешалках. Но всё-таки, повторяю, все выходили из вагонов сами. А Церетелли, одного Церетели, вынесли на носилках. Он уже не мог ходить. Он лежал на спине, подложив правую руку под голову, а изо рта у него торчал кусок бутерброда с варёной колбасой. Это было очень страшно».

«Телеграмму твою, Женя, и письмо я получил одновременно 23 февраля. До этого я звонил по твоим делам в Управление по охране [авторских прав] просил Нат. Ник. (Лесин был в командировке) “подсчитать тебя” и выслать тебе деньги в Киров. Мне было сказано: “Есть!”. 23-го опять звонил, разговаривал с Гришей и Нат. Ник. Тебе 15 тысяч выслали 29 января. Конечно, ты их давным-давно уже получил. Остальное, что у тебя имеется на “конторском”, обещали подсчитать и тоже отправить. Так что ты сейчас, вероятно, самый богатый человек в г. Кирове, мажешь хлеб маслом, сырку накладываешь шпик, а ещё сверху на палец мёду. Кушай, дорогой, и поправляйся. А я на будущей неделе отправлюсь на поправку в Ленинград. Только вчера с большим трудом получил пропуск. В это тихое и счастливое местечко меня никак не хотела милиция пускать. Мне кажется, что было бы, конечно, немножечко остроумней приехать в Москву, в “Москву” к Нюшке. Но что делать, ещё все ходим под Рудником. Сейчас пытался в запас накупаться в горячей ванне, навыписаться, наговориться, надружиться и пр.

«Пишу вам из Ленинграда. Прилетел 5-го из Москвы. Живём с Нюхой пока в “Астории”, но собираемся перебираться в славную кухоньку с альковом на Бородинской к Радину. По кухонькам здесь расселилось большинство актёров, близко от театра, печурка, получается, военный комфорт. Кто относится к шуму равнодушно, тому жить в Петровском Парадизе не худо. Мы с мадамочкой не жалуемся. Только вот друзей не осталось, только дома, да улицы, да набережные, да лирика ленинградских туманов. Нюшка много занята, я тоже работаю над большой вещью. Изредка грешу для собственного удовольствия стишками. А почитать-то их кому?»

«19-VI-42.

Июль-август 1941 – Ленинград. Каждый день новая баллада о войне на радио. 28 августа эвакуируюсь с Большим Драматическим театром в Киров (Вятка). Там – две поэмы (ничего себе – “Зоя-Таня” и “Лобзов”) и одна плохая пьеса

“Власть Тьмы” (об этих фруктах в Ясной Поляне). Середина мая – 1942 – в Москве: на совещании всесоюзном драматургов. 25-го обратно в Киров на недельку. Оттуда в Севастополь. А потом – писать “Севастополь” в стихах для театра».

«21-V-42. Москва

Последняя книга “Пять баллад” в Кирове. А.М.»

«“Наша девушка” – маленькая пьесушка (не бог весть какая) премирована, издаётся тиражом 100 000 (“Молодая гвардия”). 4/11-43 г. Москва, столовка Союза писателей».

«Дом Ваш стоит. Несколько дыр в нём от артобстрела, конечно, имеется, но это по ленинградскому счёту не в счёт. Улицы стали пошумней, но народ свой что-то медлит. А хотелось бы – Вас, Мишу, Дмитрия Дмитриевича. Вчера приехала его жена на разведку. Вероятно, будут жить на два города. Надо ведь Шостаковича в Ленинград!.. Пусть всё-таки по нашим улицам ходит “Самый обыкновенный гений”!.. Мы с Нюхой чертовски много работаем. До одури. И слава тебе господи. Кончаю пьесу (хорошую, Боря!.. вот хвастает этот Мариенгоф!..)».

«Что говорить – конечно, будет в Ленинграде нам, в нашей квартире, среди наших вещей, среди прошлого, в темноте воспоминаний – нелегко. И нам с Нюхой по сей день ещё нелегко. От этого не уйдёшь. Хотя со своей улицы и из своей квартиры мы сбежали окончательно на Бородинскую (д.13, кв. 25). И Вам нужно это сделать».