Мы здесь - Майкл Маршалл Смит

– От-кры-вай, от-кры-вай, – язвительно пропел бритоголовый, наклоняя свою шишковатую лысину к девице, – или я тоже наведаюсь в очаровательно впечатлительную душку твоей женушки. И это, клянусь, будет поездочка что надо! Насчет подрывов людского воображения мне в изысках равных нет.

– Да перестань, хвастунишка! – усмехнулась та. – Хотя соглашусь, красочно живописать образ того гниющего покойника было твоей идеей. Открой дверь, Дэвид.

В следующую секунду выражение ее лица изменилось.

– А ну быстро! – прошипела она голосом фурии.

Где-то невдалеке послышались крики, и литератор увидел, как вверх по улице во весь дух мчится Медж. Внутри у Дэвида что-то оборвалось. Стало знобко, а затем его бросило в жар. Бывает такое ощущение, будто вся ложь, какую ты когда-либо произносил, все совершенные тобою ошибки вдруг взбултыхнулись из твоего подсознания, как будто кто-то отыскал спрятанный, тщательно оберегаемый дневник, в котором ты описывал все самые гадкие, самые постыдные свои дела и мысли, и начал зачитывать их вслух.

Так вот, на самом деле – Дэвид это чувствовал – все обстояло еще хуже.

Возле машины Медж остановился. Он глубоко вздохнул, а затем протянул руку и открыл дверцу. Оттуда на него снизу вверх смотрел его бывший друг: пойманный, виноватый, вконец беспомощный.

– Дэвид, – произнес Медж, и в его голосе возжигались годы бесконечной обиды, тоски и одиночества. – Нам действительно нужно поговорить.

Доун, повернув голову, увидела мужчину в джинсах и белой рубахе внапуск, рослого, с короткими взъерошенными волосами и щетинистым подбородком. Вид, который ей втайне импонировал и который мог бы выработать у себя и Дэвид, но после долгих усилий она бросила его на это подвигать.

– Я вас вижу, – сказала учительница.

– Логично, – кивнул мужчина. – Ведь вы его знаете, пожалуй, ближе всех, после меня.

– Нет, – отрезала женщина, вырываясь из рук Дэвида и вылезая из машины. – Я знаю его лучше, чем вы.

– Доун! – призвал ее к спокойствию супруг, спешно выбираясь с другой стороны.

Медж ввинтился в нее взглядом:

– Вы даже не знаете, кто я.

– Вы Медж. Мой муж мне только что все рассказал, – ответила женщина.

– Все? Сомневаюсь.

– Вы его давний друг – это понятно. Вы вместе росли. Это я тоже понимаю. Но он больше не ваш. Он мой муж.

Дэвид обогнул машину спереди:

– Доун, позволь мне…

– Нет! – выкрикнула она. – Я не позволю тебе это улаживать. Больше, солнце, такого не будет.

Медж в эту дискуссию не вовлекался. Едва лишь завидев автомобиль, он понял: все предначертано. Из того, как скоро Дэвид прибыл сюда после ухода Лиззи (и через считаные минуты после того, как была раскрыта сущность Райнхарта), явствовало одно: с этой шуткой пора заканчивать. Или Дэвид вернет ему достойное место в своей жизни, или он, Медж, займет его сам – если понадобится, то и силой.

Доун то ли прочла это в его взгляде, то ли почувствовала нутром: вышагнув вперед, она твердо и нежно отстранила мужа рукой.

– Я не хочу причинить вам вреда, – делая шаг ей навстречу, произнес Медж. – Прошу вас, отойдите.

– Нет, – отрезала Доун, – я этого не сделаю.

– Он мой.

– Мой.

– Я заслуживаю его жизнь. Именно я делал в ней все, что можно назвать более-менее заметным. А он лгун и паразитирующий приспособленец. Только и делает, что берет, берет. Как, собственно, и вы все.

– Нет, он не такой! – выкрикнула Доун.

– Ну-у, знаете… – Медж с сердитым недоумением развел руками. – Если вам неизвестно про него это, то вы не знаете о нем ничего.

– Я знаю, кто он. А вы – лишь то, кем он был. Люди меняются, и дружба между ними иссякает. Усвойте это.

Дэвид пытался оттеснить жену, но она твердо стояла на месте. Такой ярости в ней он прежде никогда не видел. Тем временем сухопарая троица, выскользнув из машины, обступила место этого ристалища, потешаясь над писателем так, как, наверное, люди всегда корчат рожи у него за спиной.

– У меня будет реальная жизнь! – с упорством одержимого воскликнул Медж. – Час пробил.

Он оттолкнул Доун в сторону. Дэвид попятился, пытаясь увильнуть за машину. Но пройти мимо троицы оказалось затруднительно – она преградила ему дорогу, потираясь об него своими телами – бесплотными, но нагнетающими такую мерзостность, что продавиться сквозь них было невозможно.

А может, этого и не надо?

Может, этот момент близился, подступал к нему всю жизнь или, по крайней мере, с того момента, как лет десять назад прогремел телефонный звонок, известивший о кончине отца с матерью? Если для него всегда и все воспринималось как борьба – жить, заводить знакомства, писать, как-то двигаться по жизни, – то, может, легче будет от всех этих тягот освободиться?

– Да, – пропел литератору на ухо вкрадчивый голос. Та рыжеволосая бестия успела подлезть еще ближе и даже слегка распахнуть спереди свою одежду. Оттуда пахнуло чем-то пакостным. – Ты прав, Дэйви. Так было бы намного, намного легче. И ты больше не будешь одинок. Сделай же это! Просто расслабься, отрешись.

В уме на мгновение ярко, выпукло предстала картинка, словно писатель видел ее глазами какого-то другого мальчика: сцена двадцатилетней давности. Она мелькнула так быстротечно, что в мозгу у него не успело толком отложиться, что именно она показывала – только то, что однажды, сумеречным зимним предвечерьем где-то в Висконсине, этот самый мальчик распался на куски, а эта вот женщина и ее трое братьев были вроде как попыткой мальчика окружить себя чем-то таким, что он мог понять, – но оказалось, что даже люди из его собственной головы не были ему друзьями. Это разобщение вышло на редкость скверным, и в какую-то незапамятную неделю он убил всех членов своей семьи – медленно, методично, одного за другим, – а также еще нескольких человек (в этом он себе впоследствии так и не сознался), чьи тела потом так и не были найдены.

Ноги у литератора безвольно подкосились, и он пал на колени.

– Нет! – отчаянным голосом выкрикнула Доун. – Дэвид! Сейчас же встань!

Но… зачем? Стоит ли оно того? Да, возможно, он станет отцом. Ну и что? Он и это сведет насмарку, со всей своей наследственностью. Плохой отец и посредственный писатель, вор и обманщик. Стоит ли влачиться по жизни еще сорок лет в доказательство этого факта? Если персонаж толком не вписывается ни в одну из сюжетных линий, то не лучше ли им поступиться, вымарать его?

– Ну так делай это, – промямлил он, глядя снизу вверх на стоящего рядом Меджа. – Забирай мою жизнь, если ты этого хочешь.

Доун пыталась подобраться к мужу, но никак не могла протиснуться за автомобиль. Что-то мешало ей – а может, кто-то, причем не один (чувствовался какой-то неприятный встречный напор, вроде гнилостного мусорного ветра, от которого душу бередило неизъяснимо тревожное волнение), хотя видела она лишь Меджа. В попытке позвать на помощь учительница крикнула отчаянным, последним голосом – ведь должен же ее услышать хоть кто-то в этих домах вдоль улицы! – но, как в дурном сне, горло у нее перехватывало мутное отчаяние.