Аллегро - Владислав Вишневский

— Я ему покажу… — развернувшись, с каменным лицом шагая в обратную сторону, бормотал старшина. — Как людей позорить… Мы ему… Он у нас…

Смирнову не всё понятно было, зачем ещё Стива чем-то наказывать, он итак уже… перепил, плохо себя чувствует… Ни сейчас, ни похмелью его не позавидуешь. Топал, старался выровнять шаг, не мог угнаться за старшиной, семенил рядом. Пока, пару раз споткнувшись о туфли старшины не обогнал его, не встал во главе колонны, давая понять, кто здесь проводник, кто дорогу знает.

Так гуськом и в «Хилтон» свой вошли, паровозиком. То есть в колонну по-одному. И в этом, за границей, наши военные музыканты армию не опозорили. Ни-ни! Тик в так шли! Правда быстрее, чем сто двадцать шагов в минуту. Извините, обстоятельства! Потому что возбуждённо-взволнованно и торжественно. И молча! И в лифте, играя желваками, старшина не проронил не слова. Так же молча прошагали по коридору. Сердито пристукнув в дверь номера дирижёра, старшина широко распахнул её.

А в номере… За той же шахматной доской сидел всё тот же подполковник. Правда не один. Обступив его, с задумчивыми лицами толпилась группа его поддержки, похоже консультантов: Генка Мальцев, Лёва Трушкин, естественно Кобзев, и Чепиков. Сам гроссмейстер Тимофеев в позе усталого путника, свесив руки между колен, понурив голову, сидел напротив, тупо глядя в пол. Его личным армейским качествам: выдержке, дисциплине — можно было позавидовать. Не сломался, не психанул человек, не рванул китель на груди… Сказали играть в шахматы — он играл. Сказали бы, например, страной управлять, он бы управлял. Не могём, а могем! Потому что военный человек, дисциплинированный, как и должно прапорщику быть. Им он и был. Сейчас, похоже, уже на пределе. При виде вернувшихся старшины и Саньки Смирнова, очень в лучшую сторону лицом изменился, Вскочил, гусем вытянув шею, ходулисто шагнул на встречу, ну, спрашивали его взволнованные глаза… Старшина, Константин Саныч, старший прапорщик, намеренно игнорируя, как пустое место обошёл его, и заявил подполковнику:

— Товарищ подполковник, открылись новые, непредвиденные обстоятельства. Смирнов свидетель. Прошу срочно провести общее собрание. Срочно.

Дирижёр и остальные «шахматисты» на заявителя смотрели оторопело, во все глаза.

— А по какому поводу? — нервно поправляя подтяжки, растерянно поинтересовался дирижёр. — Что-то в нотном магазине случилось, или что?

— По поводу… — Константин Саныч грозно сверкнул глазами в сторону Тимофеева, отвернулся, и многозначительно произнёс. — Открывшихся обстоятельств.

Дирижёр потянулся за кителем…

— А присутствующих достаточно, или всех нужно? — торопливо просовывая руки в рукава кителя, спросил он.

— Достаточно! — отрезал старшина.

Смирнов столбом стоял… В принципе, как и все остальные.

— Так, в чём дело? Докладывайте, — потребовал дирижёр, торопливо застёгивая китель, надетый на синюю майку. На тапочки можно было не смотреть.

— Он женат, оказывается, у нас… — указывая рукой за спину, на Тимофеева, «мальчиком» стоящего, сообщил старшина.

— Так, — по инерции ещё, благостно кивнул головой подполковник, потом до него дошёл смысл, он нервно перебил себя. — То есть? Как это женат?

— Так вот, — клюнул головой вперёд старшина. — Смирнов свидетель. Даже дети есть… Несколько. Маленькие. И две жены. Двоеженец он у нас, оказывается. Двоеженец! Подсудное дело. Подлец!

По мере перечисления убийственно отягчающих факторов, лица присутствующих самопроизвольно вытягивались, глаза округлялись… И у Тимофеева тоже. Но у него, кроме удивления, наплывала и ироническая усмешка, она медленно поглощала первую. Но проступала предательская бледность.

— А откуда такая информация? — озадаченно переспросил подполковник. — Не в нотном же магазине? Я не понимаю… Вы же туда вроде пошли… Или… Объясните, Константин Саныч.

— Ну, в общем, — замялся было старшина, но выправился, признался. — Мы встретили Стива. — Даже пояснил. — Того, американца. Друга Гейл. Ага! И он нам всё рассказал.

— Понятно, — послушно, как за провинившимся первоклассником, повторил подполковник. — Стива, американца… — И подловил старшину, изумился скрытому от всех фактору. — А откуда он может всё это знать, если я не знаю, а?

Да! Вот именно! Дирижёрское окружение во все глаза вопросительно смотрело на Костю Саныча: очень интересно, откуда, ну?

— А ему — Гейл! — с нажимом, поведал старшина. — Кто же ещё? Она.

— Понятно, — буркнул подполковник, но в его утверждении уверенности точно не было. Больше растерянность, но он её прятал за хитрыми вопросами, типа: а она откуда? Так он и спросил. — А она, извините, откуда?

— Это у неё нужно спросить, — светясь праведным гневом, заметил старшина.

— Зачем у неё, — как всегда «поперед батьки» выскочил нетерпеливый Кобзев. — У Жеки давайте и спросим. Он же здесь… Он и скажет: так или нет. Скажи, Жека.

— Точно! Да! — почти в голос поддержало собрание.

Тимофеев открыл рот, но в горле пересохло, он только прохрипел. Судорожно прокашлялся. Потом произнёс всё же.

— Да вы что, ребята, — это он в сторону музыкантов. — Вы же меня знаете… Никогда, и ни где я… Никакой жены… Вы же знаете… Мы же вместе… Ни детей… Ни…

— А беленькая и чёрненькая? — язвительно перебил старшина…

— Да, — поддакнул подполковник. — Как говорит старшина.

— И Смирнов это слышал, — старшина указал на Саньку.

— Не знаю я ни какой беленькой-чёрненькой, вы что? — уже чуть не плакал Евгений. Мужество его почти покидало. Сказывалось нервное напряжение последних дней, странная размолвка с Гейл, её исчезновение, неопределённость, обида, недоедание, любовная тоска, дурацкие эти шахматы, ещё и старшина этот со своими детьми и жёнами… беленькими-чёрненькими.

— Постойте! — вдруг воскликнул он, как тот сапёр предупреждая мирное население о следующем их неверном шаге. — Что значит: беленькая и чёрненькая? Это которым мы деньги со старшиной давали, да? Никаких других я не знаю. Нет! Константин Саныч, вспоминайте. Вспомнили?

— Ааа, так всё ж таки были? — не впопад ехидно пропел дирижёр.

Тут и старшина начал «мыслями» ворочать, раскручивать «ленту» памяти.

— Это когда они на обратную дорогу, что ли… — бормотал он. — Когда мы… вы с Гейл… У нас… деньги… в коридоре… Одна беленькая была, да! — вспоминал он. — С длинными волосами, а другая чёрная, с короткими… Они плакали… Но ничего на русском про детей, товарищ подполковник, там не было… Это точно… Я же сам… там был… — Хайченко запнулся, и огорчённо развёл руками. — Ничего не понимаю.

— А на английском? — спросил Смирнов. — Что они говорили?

— Они?! Н-н-не… — старшина отрицательно крутил головой, руки то к груди прикладывал, то к слушателям протягивал, заметно потерян был, растерян, но — все видели — человек честно старался всё вспомнить, восстановить картину. — Другая тоже… плакала, да! Тоже чего-то там, жаловалась… Я видел! Но она же… непонятно. Я же немецкий в школе, это… А она же на этом… на англ… ийском… вроде!