Наследство из Нового Орлеана - Александра Риплей

Анна-Мари все еще качала головой.

– Не понимаю, – повторяла она снова и снова.

Мэри взглянула на женщину, которая приходилась ей бабушкой. Она не испытывала к ней ни любви, ни даже жалости. «Слишком поздно, – говорила она себе. – Я могла пожалеть ее когда-то, даже полюбить, может быть. Если бы Селест привела меня к ней тогда. Но с тех пор многое, очень многое изменилось. И я стала другой. Я не хочу бросать то, что с таким трудом завоевала, – ни дом, ни магазин, ни душевный покой. Я не стану возвращать к жизни мадам Сазерак. С меня достаточно собственных тревог и проблем».

– Даю вам слово, – клялся тем временем Жюльен Сазерак, – Селест заплатит за содеянное ею.

Мэри снова почувствовала, как ее охватывает радостная дрожь.

– Я поеду с вами, месье. Но не обещаю остаться у вас навсегда.

– Спасибо, мадемуазель… Maman, вы слышите? Вы готовы идти? Мари едет с нами.

Мадам Сазерак улыбнулась. Она снова протянула руку Мэри. И на сей раз Мэри ее приняла.

В экипаже Анна-Мари Сазерак уснула – она так и не вынула руки из рук Мэри, голова ее соскользнула Мэри на плечо, во сне она тихонько сопела и улыбалась.

Жюльен внес мать в дом.

– Жак! – позвал он дворецкого. – Скажите горничным, чтоб подготовили комнату мадемуазель Мари. Она приехала домой. И зажгите все свечи. В этом доме теперь всегда будет светло.

Его взгляд, устремленный на Мари, был торжественным.

– Спасибо вам, – сказал он. – Я отнесу Maman в ее комнату. Если хотите, потом, после того как ее уложат, мы вместе займемся поисками вашего приданого.

Дверь в комнату Селест была заперта. Пробормотав какое-то ругательство, Жюльен отступил на несколько шагов назад и с разбегу взломал дверь, навалившись на нее. Мэри издала долгий радостный вздох. Ярость, бушевавшая в ней, искала выхода – ей хотелось громить и крушить все вокруг.

Комната Селест, словно зеркало, отражала уродливое сознание хозяйки. Каждый ящичек, шкафчик, гардероб оказались заперты. Жюльен снял с крючка у камина кочергу и взломал первый попавшийся шкаф. Дерево с громким треском хрустнуло.

– Осмотрите его, а я тем временем взломаю следующий, – сказал Жюльен. Он тяжело дышал, лицо его покраснело.

– Дайте-ка мне кочергу, – приказала Мэри. – Я сама открою следующий. Мне хочется это сделать. – Она атаковала резной шкафчик красного дерева. Рука ее на минуту дрогнула. Все-таки такая тонкая работа. Однако желание отомстить Селест взяло верх. Мэри со смехом взломала шкафчик.

Жюльен держал лампу над ее головой. Шкатулка оказалась в шкафчике. Мэри была обрадована и одновременно разочарована – слишком уж быстро окончился погром. Она взяла шкатулку в руки, ощупывая знакомые контуры.

На секунду она снова стала той прежней Мэри, которая так стремилась обрести дом, семью, любовь.

Но это ощущение тут же исчезло. И она вернулась в настоящее; она была одна, сама по себе, и ей вполне этого хватало. Впредь она не допустит, чтобы ей причиняли страдания.

– Вы не хотите его открыть? – спросил Жюльен. – Я повернусь спиной.

– Это излишне, месье. Тут нет ничего такого, что вам не следует видеть. – Мэри положила шкатулку на бюро и приоткрыла крышку. – Все на месте, – сказала она. Она видела, что Жюльен так и не повернулся.

Он спросил, не хочет ли она спуститься вниз, чтобы побеседовать там. Мэри тут же согласилась, ибо поговорить было о чем.

Проговорив четыре часа и выпив бездну кофе, они наконец пожелали друг другу спокойной ночи. При этом Мэри обзавелась длинным списком ближайших родственников – дядей, тетей, кузенов. А также узнала имена слуг – дворецкого, кухарки, садовника, кучера, лакеев, горничных. Назавтра был назначен маленький семейный ужин.

Договорились они и о том, что она будет называть своих дядей и тетей по именам, а домашние будут звать ее Мари.

От Жюльена она узнала о бабушкином пристрастии к опию и пообещала сделать все возможное, чтобы избавить ту от этой пагубной привычки. Она также обещала звать бабушку Mémère на креольский лад.

Однако Мэри не могла обещать, что будет жить в доме Сазераков постоянно, – это будет видно в дальнейшем, сказала она.

Жюльен проводил Мэри в ее комнату.

– Заприте дверь, – посоветовал он. – Селест приедет, вероятно, только завтра, но от нее можно ждать чего угодно. Я останусь в доме до ее возвращения. Я сам переговорю с ней. Вы даже можете не присутствовать при этом.

Но Мэри сказала, что ей как раз хотелось бы присутствовать при этом разговоре. Попрощавшись с Жюльеном, она заперла дверь.

Множество горящих свечей ярко освещали комнату, было светло, как днем. Здесь было много цветов, лент, кружев – чувствовалось, что это комната юной девушки.

«Здесь жила моя мать», – подумала Мэри. Только теперь она поверила в то, что произошло. Она наконец была в своей семье, со своими родными. Она положила шкатулку на кресло и открыла ее. Один за другим она вынимала предметы, находящиеся в ней, выкладывая их на кровать: веер, медальон, наконечник стрелы в потертом кожаном футляре, кусок мха, завернутый в кружево, перчатки.

Взяв перчатки, она натянула их на руки. Ее семья. Интересно, какое из этих сокровищ принадлежит ее матери? Какой она была?

Надо расспросить об этом Mémère.

Внезапно Мэри захотелось, чтобы поскорей наступило утро.

– Bonjour, Mémère. Я принесла вам кофе.

Мэри осторожно внесла поднос. Шторы в спальне были задернуты, и она едва видела к темноте. Может быть, кухарке только показалось, что она слышала колокольчик бабушки.

Но тут из темноты послышался голос, который рассеял ее сомнения.

– Мари? Мари, неужели это и вправду ты? Я боялась, что ты мне только приснилась. – Сейчас Анна-Мари Сазерак говорила гораздо отчетливее, чем накануне вечером. – Любовь моя, подойди к своей бабушке. Дай мне поцеловать тебя.

– Иду, иду. Тут очень темно, я не вижу вас. – Мэри стукнулась коленом о ножку стола. Она поставила на него поднос. – Mémère, чтобы увидеть вас, мне придется открыть шторы, – сказала она.

– Нет! Я не выношу дневного света… Ну хорошо, открой их наполовину. Мне тоже хочется посмотреть на тебя.

Мэри на ощупь пробралась к окну. Шнур никак не поддавался, видно было, что им давно не пользовались. Она резко дернула, и шторы открылись во всю ширь. В руке у нее остался конец шнура.

– Извините… – пробормотала она, но старушка прервала ее:

– Неважно. Это пустяки, деточка. Иди же сюда. – Она сидела, опираясь на гору подушек. В кружевном чепце и ночной рубашке с широким воротом она казалась совсем маленькой и хрупкой. Руки ее были протянуты к Мэри. Широкие рукава рубашки напоминали крылья.