Вампиры: Опасные связи - Танит Ли

Вот кавалер с пальцами, сплошь унизанными кольцами, а за ним — музыкант в пестром арлекинском наряде перебирает струны мандолины. А за ним стоит дама в сером наряде, непохожая на всех остальных. И серебряная маска у нее не такая, как у всех, — закрывает все лицо и изображает поверхность какой-то планеты, быть может, Луны с ее кратерами и высохшими морями. И волосы, слишком длинные, выделяющие ее из толпы гостей, не напудрены, не уложены в прическу — струятся по спине и по плечам, спадают ниже талии.

Даму в сером заслонила от Джонкиль кучка актеров, старательно разыгрывавших бальную сценку, — да, конечно, это же все постановка, реконструкция, это не на самом деле, — а когда танцующие пары пронеслись мимо, дамы в сером уже не было.

Не иначе эта дама тоже актриса, потому она и показалась мне знакомой, решила Джонкиль. И вдруг она рассердилась: ну что за дурацкое положение, сидишь тут как посреди сцены, а весь спектакль идет вокруг, и ты ни при чем. Она резко встала и прошла к дверям, прочь из гостиной. В соседнем зале стояла тьма, но почему-то Джонкиль все равно различала очертания предметов, и очень удивилась, обнаружив там массивный остов кровати, который видела совсем в других покоях. Она ведь точно помнила, что в маленькой комнате, сразу за гостиной, устраивалась на ночлег, так где же ее походная надувная кровать и плитка, где ее лампа, книги и блокноты? А кровать Джонкиль видела не здесь, где-то еще, и тогда она была не застелена, а теперь — вот оно, полное убранство: и балдахин, и шелковые занавеси, и подушки, перины, вышитое покрывало… Но никакого музейного порядка: постель всклокочена, одеяло сползает, как будто Джонкиль недавно на ней спала. Джонкиль плотно прикрыла дверь в гостиную, и бальный шум тотчас смолк.

К своему немалому облегчению, Джонкиль обнаружила, что на ней тонкая ночная рубашка, а не бальный пышный наряд. Она забралась в кровать, откинулась на подушки, вздохнула. Ах, как удобно, уютно, мягко и просторно… Вот это роскошь!

В палаццо Иоганнуса воцарилась глубокая тишина, и до Джонкиль не доносилось ни единого звука. Она лежала и слушала эту тишину, давившую, как толща морских вод, если нырнуть поглубже. Она и чувствовала себя как под водой. Кости ее стали кораллами, глаза — жемчугами… Казалось, вот-вот сквозь щель в ставнях проплывет проворная рыбка, вильнет прозрачным хвостом, пересечет спальню. Но прежде чем это случится, успеет отвориться дверь.

И дверь отворилась.

В спальню пролился лунный свет, и этот же свет затоплял пустую гостиную, ибо бал-маскарад закончился. Из всех гостей осталась только дама в сером, в серебряной лунной маске — она-то и скользнула через порог спальни. За ее спиной, в зыбком, неверном лунном свете Джонкиль увидела лагуну, и вот растаяли стены палаццо, а вместо них — неведомые берега и горы, те самые, сквозь которые тянулся акведук. И постель уже не стояла посреди спальни, но мерно покачивалась на воде, однако Ионинна без малейших усилий шла по водной глади прямо к Джонкиль, простертой на постели.

С каждым шагом Джонкиль видела серебряную маску все отчетливее — иссеченную лунными каналами и кратерами, повторяющими рисунок на глобусе Венеры, виденном Джонкиль в палаццо. Маска отражалась в воде. Два серебряных диска, один в вышине, другой там, внизу, под водой, плыли к Джонкиль. Все ближе и ближе.

— Я должна проснуться, — приказала себе Джонкиль.

Она оттолкнулась от постели и, раздирая слои облаков, разгребая упругие волны, вынырнула из сна. Задыхаясь, села на постели.

— И ничуточки я не напугалась. С чего бы мне пугаться? — объявила Джонкиль в молчаливую пустоту.

Включила лампу и направила ее свет на портрет Ионинны, прислоненный к стене на противоположном конце комнаты.

— Что ты решила мне рассказать на этот раз? — спросила она. — Завтра я позвоню насчет тебя. Ты разве не хочешь прославиться?

Портрет не отозвался. В резком, беспощадном свете лампы он выглядел как-то жалко — грубоватые мазки, сумасшедшие декорации и напыщенная женская фигура. Но холст гладкий, даже слишком; Джонкиль коснулась его рукой.

— Спи, — сказала она портрету и погасила лампу, точно терпеливо обращаясь к неугомонному ребенку.

Наступила настоящая тьма, и в этом безлунном непроглядном мраке тишина палаццо подкралась под самые двери комнаты, где ночевала Джонкиль. Но она не боялась и хладнокровно представляла себе, как старый Иоганнус бродит туда-сюда в стоптанных комнатных туфлях. Звездочет полагал, будто увидел в телескоп поверхность планеты Венеры, и потому написал портрет-аллегорию, Венеру в образе женщины. Да, серебряная маска — такая же аллегория, как богиня Венера, выложенная на мраморном полу или нарисованная на плафоне в гостиной.

Джонкиль представила себе Иоганнуса в его кабинете, среди алхимических колб, реторт, инкунабул, свитков — всего этого изначального алхимического хаоса, который потом породил стройное совершенство творения. Она рассматривала старика-звездочета и его кабинет отстраненно — пыль, копоть, кляксы пролитых чернил и настоев, почерневшие черепа, алембики, в которых завелась плесень.

Иоганнус писал на пергаменте, гусиным пером.

Писал по-латыни, а она, хотя и изучала латынь для своих исследований, не могла разобрать его запутанный почерк и тайные сокращения, принятые среди алхимиков той эпохи. Но потом зазвучали слова, и Джонкиль проникла в их смысл. Слушать было скучновато, но она слушала. Джонкиль не удавалось вспомнить, когда она успела включить эту голографическую запись и, главное, почему.

— Итак, на сорок третью ночь я наблюдал целый час, и вот облако расступилось, и явилось предо мною лицо планеты. И зрел я большие моря, или же то было одно большое море, а в нем острова, подобные серебру, изрытому щербинами. И зрел я горы. И падал на все это желтый отсвет из облаков…

Джонкиль и сама не понимала, отчего не остановит запись. Это было скучно, скучно, скучно! Но она забыла, куда запихнула электронный путеводитель, а без него выключить голограмму невозможно.

— Семь ночей, ночь за ночью, я наблюдал небеса в телескоп, и каждую ночь раздвигались облака, точно белые колена, и представала предо мной ее нагота.

Чтобы выключить запись, надо найти электронный путеводитель, подумала Джонкиль, а для этого надо подняться с постели. Но постель так мягка, шелковые простыни льнут к коже, и вставать не хочется…

— И вот на восьмую ночь случилось небывалое. Я наблюдал, но и за мной наблюдали тоже. Рядом со мной присутствовало некое создание, наделенное разумом, оно ощущало мой безмолвный призыв и добралось до меня. Я и предположить не мог, что подобное возможно. Я видел пред собой лишь изображение планеты в миниатюре, но она видела меня целиком, видела, где я и что собой представляю, видела до каждого атома. Ощутив это, я отпрянул от телескопа и поспешно закрыл его. Но, мнится мне, было уже слишком поздно. Это существо каким-то образом перенеслось сюда, в наш мир. И теперь оно со мной, незримое, неслышное, — я знаю, оно здесь. Оно в неподвижном воздухе, в ночной тишине. Как мне быть, что же мне делать?