Танго старой гвардии - Артуро Перес-Реверте

— Не могу, — слабо возразил проводник. — Нельзя. Не положено.

— Знаю, знаю, друг мой, что не положено… Но знаю и то, что вы сделаете это для меня.

С самым безразличным видом он сопроводил эту реплику почти незаметным движением, в результате которого в руке проводника оказались две стофранковые купюры, неотличимые от полученной при посадке. Тот еще минутку отнекивался, хоть и было очевидно, что делает он это исключительно ради того, чтобы поддержать престиж «Compagnie Internationale des Wagon-Lits». Но вот наконец спрятал деньги в карман и жестом светского человека надел фуражку.

— Завтрак прикажете подать в семь? — с полнейшей естественностью осведомился он, пока шли по коридору.

— Да. К этому часу будет то, что надо.

Последовала почти неуловимая заминка:

— На двоих?

— На одного, будьте добры.

При этих словах проводник, уже дошедший до двери четвертого купе, устремил на Макса благодарный взгляд. Спокойней работается, читалось в нем, когда знаешь, что не перевелись еще на свете джентльмены, умеющие соблюдать приличия.

— Будет исполнено.

И в ту ночь, и в следующие Макс мало спал. Женщину звали Мари-Шанталь Эльяр: она оказалась жизнерадостной, темпераментной, приятной, и он наведывался к ней и в те четыре дня, что оставался в Париже. Помимо прочего, это было превосходное прикрытие, а вдобавок он получил от нее и прибавил к тем тридцати тысячам франков, что извлек из сейфа Томаса Ферриоля, еще десять. На пятый день, после длительных размышлений о ближайшем будущем, Макс снял со счета в банке «Барклай — Монте-Карло» все, что там лежало. Потом в конторе Кука на улице Риволи купил билеты: один — на поезд до Гавра, другой, первого класса, на трансатлантический лайнер «Нормандия» до Нью-Йорка. Расплатившись за номер в отеле «Мёрис», он положил в плотный желтый конверт письма графа Чиано и с рассыльным отправил их в итальянское посольство. Не приложив никакой сопроводительной записки или пояснения. Все же перед тем, как вместе с чаевыми вручить конверт портье, он немного помедлил и задумчиво улыбнулся. Потом вытащил из кармана перо и, там, где обычно указывают отправителя, вывел прописными буквами имена Мауро Барбареско и Доменико Тиньянелло.

Макс потерял представление о времени. Тьма, боль, допрос, непрестанные удары, и, когда в очередной раз с его головы сдергивают мокрое полотенце, он удивляется, что снаружи в комнату еще проникает свет. А голова болит сильней всего, болит так, что кажется, глаза в буквальном смысле лезут на лоб каждый раз, как он чувствует беспорядочное биение крови в висках и перебивчивый стук сердца. Впрочем, вот уже некоторое время его не трогают. Сейчас он слышит звуки русской речи, и, покуда глаза еще не привыкли к свету, едва различает смутные силуэты. Когда же наконец четкость зрения к нему возвращается, видит, что в комнате появился еще один человек — крупный и светловолосый, он с любопытством смотрит на Макса водянистыми голубыми глазами. Облик кажется ему знакомым, но в таком состоянии он не может напрячь память, собрать мысли. В следующую секунду любопытство на лице вошедшего сменяется недоверчивым неодобрением. Качнув головой, он о чем-то коротко переговаривается с рыжеусым, который сейчас уже не сидит напротив Макса, а поднялся на ноги и тоже внимательно его рассматривает. Судя по тому, что он отвечает резко, нетерпеливо и с заметным раздражением, рыжеусому не нравится услышанное. Разговор теперь идет на повышенных тонах — блондин на чем-то настаивает. И вот он отрывисто и сухо произносит что-то — явно отдает приказ — и выходит из комнаты как раз в ту минуту, когда Макс наконец узнает его. Это гроссмейстер Михаил Соколов.

Рыжеусый приближается к Максу. Критически оглядывает его, словно оценивая причиненный ущерб. И, сочтя, вероятно, что тот не слишком велик, мрачно бросает несколько слов своим помощникам. Макс снова весь поджимается в ожидании мокрого полотенца и очередной серии ударов — но нет. Длинноволосый наливает стакан воды и резко подносит его к губам пленника.

— Повезло тебе… несказанно повезло, — раздумчиво замечает рыжеусый.

Макс пьет жадно, захлебываясь и проливая воду на подбородок и грудь. Потом, подняв голову, встречает угрюмый взгляд.

— Ты вор, взломщик и нежелательный иностранец с несколькими приводами в полицию, — говорит русский, придвинувшись так близко, что почти касается лица Макса. — Сегодня же в своей клинике на озере Гарда твой хозяин доктор Хугентоблер будет оповещен обо всем. Узнает он и про то, как ты раскатывал по Сорренто в его «Роллс-Ройсе», носил его барахло и сорил его деньгами. И самое главное: Советский Союз не забудет то, что ты сделал. Куда бы ты ни уехал, мы тебя найдем и постараемся всячески портить тебе жизнь. До тех пор, пока однажды кто-нибудь не постучит в твою дверь, чтобы довести до конца то, что пришлось оставить на полдороге сегодня… Помни об этом наяву и во сне.

Произнеся эту тираду, рыжеусый подает знак, и в руке малого в кожаном пиджаке щелкает пружина ножа. Макс, который все еще оглушен и потому видит все как в тумане, чувствует, что веревки, стягивающие его тело, ослабли. Жгучие мурашки ползут по рукам и ногам, заставляя его застонать от неожиданной боли.

— Теперь убирайся отсюда, забейся в какую-нибудь нору поглубже и затихарись… Живи покуда, но помни: с этой минуты ты — человек конченый. Человек мертвый.

Макс с трудом добрался до цели. Прежде чем машинально поправить пиджак и галстук и позвонить в дверь, он взглянул на себя в зеркало в коридоре, чтобы, в свою очередь, оценить ущерб. И установить, как далеко с прошлого раза сумели продвинуться страдание, старость, смерть. Но нет: оказалось, ничего особенного и ужасного. Чрезмерного, точней сказать. Мокрое полотенце, думает он, разглядывая отражение одновременно и с горечью и с облегчением, сыграло свою роль: никаких следов, если не считать лиловатых кругов под воспаленными нижними веками. Глаза тоже покраснели, и белки покрыты крохотными кровоизлияниями — лопнули капилляры. Сильнее всего пострадало то, что не на виду, думает он и, уже подойдя к номеру Мечи, останавливается, опирается о стену, чтобы перевести дух, — живот и грудь наверняка покрыты сплошными кровоподтеками; пульс — редкий и неровный, и это изнуряет, и каждое движение требует напряжения всех сил, а вслед за тем холодный пот заливает все тело под одеждой, на малейшее прикосновение которой болезненно отзываются раны; слабость, от которой подкашивались ноги, когда он, огромным усилием воли скрывая ее, заставлял себя бодро шествовать через вестибюль отеля. И главное — необоримое желание упасть где-нибудь, закрыть глаза и надолго заснуть. Раствориться в благостной пустоте, умиротворяющей, как смерть.

— Боже мой… Макс!

Меча стоит на пороге своего номера, в изумлении глядя на гостя. Улыбка, которую сумел выдавить из себя Макс, как видно, не успокаивает ее, потому что Меча торопливо подхватывает его под руку и, преодолевая слабое сопротивление, помогает сделать последние шаги к двери.

— Что случилось? Ты болен? Тебе плохо?