Елизавета II. Королева мира. Монарх и государственный деятель - Роберт Хардман

Первый раунд, однако, остался за президентом Помпиду, который на приветственном ланче в Елисейском дворце угощал гостей палтусом с гриля, жареной уткой, спаржей, сыром разных сортов и мороженым «Трианон», а также Meursault 1969 года к рыбе и Chateau Lafite Rothschild 1961 года к утке. Перед тем как сесть за стол, главы двух государств обменялись подарками. Помня, вероятно, о своей первой встрече с месье Помпиду на выставке 1948 года и об интересе госпожи Помпиду к современному искусству, Королева выбрала для него абстрактную картину Грэма Сазерленда[233] под названием «Форма у эстуария». Хотя техника Сазерленда настолько не понравилась теще посла Клементине Черчилль, что она велела сжечь портрет сэра Уинстона, бывший военный художник был любимцем королевы-матери и в 1960 году был награжден орденом Заслуг. Для госпожи Помпиду нашлась не менее современная вещь – брошь с монограммой E II R из «полированного золота, сияющего сквозь грани цитрина в окружении сквозной оправы из 18-каратного золота со стрелками из бриллиантов pavé и россыпью бриллиантов». На столе лежали также орден и лента Большого рыцарского креста Ордена Бани для господина Помпиду. Согласно предложению Роджера дю Буле, название ордена прозвучало на английском языке – of the Bath, – а не на французском – du Bain. Королеве не вручили никакие награды, так как орден Почетного легиона она получила еще во время своего предыдущего визита. Однако чета Помпиду заказала для монарха скатерть и покрывало ручной работы. Для принца Филиппа была приготовлена статуэтка кузнечика из севрского фарфора.

После обеда Королеву и герцога отвезли в резиденцию, столь же роскошную, как Букингемский дворец, – Большой Трианон в Версале, который генерал де Голль отремонтировал за большие деньги, чтобы польстить иностранным гостям. Первым в ней побывал некогда также британец – бывший премьер-министр Гарольд Вильсон. Если вся эта позолота и бархат восемнадцатого века позабавили сына химика, родившегося в Хаддерсфилде, то можно только гадать, какое впечатление эти покои произвели на гостя, занимавшего их перед Королевой, – Леонида Брежнева. Смотрители были в восторге от того, что в самом большом королевском дворце Франции наконец-то поселилась настоящая королевская семья. Однако они испытали некоторое разочарование, когда побывавшие во Франции перед визитом сотрудники штата Королевы исключили пользование гостями почти нелепо-роскошной королевской спальни с позолоченной кроватью. Королева и герцог предпочли более скромную и тихую «Спальню императрицы».

Однако времени на осмотр дворцового комплекса не было. Через пятнадцать минут после прибытия Королева дала прием для всего парижского Дипломатического корпуса. Каждая деталь была предварительно тщательно подготовлена бдительными блюстителями протокола. В Британии и в местах, которые кое-кто продолжал именовать «старой Империей», царила тревога – если не ярость – по поводу того, что Британия объединилась с Европой за счет старых союзников.

Находившийся в Вестминстере теневой министр по делам Европы Питер Шор осудил королевский визит, сочтя его «неблагоразумным и несвоевременным». Нападки бывшего министра кабинета на государственный визит, пока он еще продолжался, были, конечно, необычны, но Шор был непреклонен в том, что эта поездка нарушила конституционную границу. В желании поддержать дружбу с Францией не было ничего плохого, однако, по его мнению, совершенно неправильно «использовать Корону, как это было на этой неделе, чтобы сделать более весомой конкретную договоренность».

Необходимость умиротворить страны Содружества и в особенности владения Королевы не ускользнула от Соумса и его начальства. Был предпринят целый ряд небольших, но значительных жестов в отношении членов Дипломатического корпуса Содружества. Встречи с ними прошли в Версале раньше встреч со всеми остальными послами; каждому из них также было предоставлено право сфотографироваться с Королевой.

В то же время делались последние штрихи для завершения подготовки центральной части всего визита: речи, которую Королеве предстояло произнести на вечернем государственном банкете. Речь должна была содержать однозначное заявление об отношениях Великобритании не только с Францией, но и с новой европейской политической конструкцией. Предполагалась, что выступление Королевы будет танслироваться в прямом эфире на весь континент. Речь любого монарха во время государственного визита всегда является результатом трехстороннего сотрудничества с участием посольства, Министерства иностранных дел и по делам Содружества и Дворца – иногда бывают также добавления из офиса премьер-министра на Даунинг-стрит. В этом случае процесс подготовки речи был далеко не прост и может служить увлекательным примером конкурирующих приоритетов Дворца и FCO. Документы позволяют понять, что вместо простого повторения написанного ее чиновниками текста Королева в те годы значительно больше участвовала в подготовке некоторых из ее главных заявлений. Что касается вопроса о вступлении Великобритании в Европу, то мнение британского правительства в 1972 году сводилось к команде: «Полный вперед!» Во Дворце, однако, предпочли бы отдать приказ: «Держать прежний курс!»

В Национальном архиве в Кью хранятся все черновики речи Королевы, произнесенной в тот вечер. Первый из них, подготовленный сэром Кристофером Соумсом, начинался как стильное выступление, иногда напоминающее о временах Черчилля. Оно прозвучало бы уместно, будь Королева политиком, выступающим на партийной конференции или поливающим патокой какой-нибудь проект на торговом саммите. Текст начинался с восхваления Франции как «сокровищницы человеческого духа, галереи всего творческого… Я счастлива, что смогу увидеть то, что осталось от нашего общего прошлого и что готовится для нашего общего будущего». На протяжении многих лет еврокритики жалуются на то, что британской общественности никогда не рассказывали всей истории присоединения Британии к Общему рынку – их попросту вынудили поверить, что это станет современной версией Ганзейского союза – союза городов и торговцев Средневековья. И все же трудно винить Министерство иностранных дел за их искренность в этом деле. «Это не просто торговый союз, призванный обеспечить определенные прибыли и изменения в экономиках наших стран, какими бы важными эти изменения ни были, – писали Соумс и его команда. – Это гораздо больше. Это начало, отправная точка, поворотный момент истории Европы. Судьбы народов, живущих по обе стороны Ла-Манша, навсегда и бесповоротно соединились. Таков размер изменений, к которым мы стремимся. Это и есть конечный смысл нашего вступления. Это мерило нашей веры в будущее Европы».

Наряду со щедрым панегириком всему европейскому речь предполагала также признание того факта, что Содружество – или то, что в тексте именовалось «традиционными интересами», – необходимо было «принять во внимание и защитить». Однако некоторые аспекты уже находились за гранью невозврата. «Некоторые прежние идеи уже претерпели изменения под влиянием обстоятельств».