Булатный перстень - Дарья Плещеева

— Так… — пробормотал Михайлов.

Пристань была близка, там мелькали фонари и факелы. Он разглядел княгиню Шехонскую, разглядел и Ржевского, о чем-то с ней толкующего наедине, отогнав лакеев подальше, у самых сходен. А шагах в двадцати от них высмотрел Александру с Нерецким. При них стояли лакеи княгини — зачем-то охраняли.

Неподалеку находились Голенищев-Кутузов с ларцом и сундучком, а также Родька, который, сдавши пленного, всем видом показывал: без меня бы не было победы! А вот Новиков где-то отсутствовал.

Михайлов понимал, что нужно принять решение. Ржевский правильно разгадал стратегию и тактику Майкова — назвать имена масонов и их количество, чтобы следствие по делу об измене парализовало флот. Это, может, и не означало прямой победы Карла Зюдерманландского, но сильно улучшало его позиции.

— И что, коли Швеция в войне победит, настанет царство всеобщего благоденствия? — спросил он.

— Не сразу, но эта победа приблизит торжество идеи над стяжательством и властолюбием, — сразу сказал Майков.

— А потом?

— Потом — братский союз лож, не знающий границ.

— Иными словами, ни у кого более не будет Отечества?

— А зачем оно, если в мире царит общее благоденствие под солнцем высокого разума?

— И род человеческий вмиг переобразится?

— Да. Все поймут власть идеи…

— Власть… А что, «идея» сама будет отдавать распоряжения, или все же ею будет кто-то управлять?

— Я ж говорю тебе — на то у нас братский союз лож! Ты просто не знаешь, Михайлов, сколько нас! В каждой стране, в каждом городе есть ложи, объединяющие умнейших, просвещеннейших людей!

— Как все они меж собой договорятся?

— Если у всех одна идея — должны договориться.

— Когда у нас с боцманом Угрюмовым возникает идея — нижнюю палубу в хорошую погоду помыть или виндзейли[20]зашить, и то порой договориться не можем.

— Но это же совсем просто! Ты слыхал такое слово — демократия?

— Не слыхал. Крестничек, помоги Ерофееву связать философа и кляп ему в зубы сунуть. Потом уложите на дно лодки…

— Михайлов! — воскликнул Майков и более не издал ни звука, лишь брыкался.

— Правь, дядя, к пристани и, меня высадив, сразу отходи и жди, — велел Михайлов лодочнику. — Сегодня будет еще работенка. Хоть ты и жмот, и вымогатель, но получишь более обещанного.

— Не надобно мне ничего, — тут же отказался лодочник. — Этак ты на меня зуб заимеешь, а потом — и к Шешковскому? Знаю я тебя! Уж не рад, что связался!

— Ну, мне же лучше. Эй, мичман Колокольцев, сюда!

— Все сделано! — доложил, подбегая Родька. — Господин сенатор благодарил!

— Хорошо, господин мичман.

Михайлов, опираясь на трость, медленно пошел к Ржевскому, который, прощаясь, целовал руку княгине. Видимо, они условились, что она оставит своих людей и одну из лодок.

— А что делать, батюшка? — услышал Михайлов горестные слова княгини. — Всю придурь ему прощаю, все шалости. Муж ведь венчанный. Хочешь сидеть в потемках — сиди! Хочешь гобелен заказать с циркулями, ключами и крестами — заказывай, сколько б ни стоило, хотя свои девки дома куда лучше гладью вышьют. Да и вперед прощать придется. А тебе за твое добро ко мне отплачу, не сомневайся. У тебя вон дочка растет — фрейлиной будет. А то и жениха ей посватаю богатого.

— Вот, ваше сиятельство, человек, который всю эту интригу распутать помог. Капитан второго ранга Михайлов, — представил Ржевский, и пришлось кланяться.

— Экий статный молодец, — одобрительно сказала княгиня. — Ты уж, Алексей Андреич, научи его, что говорить, чтобы вреда поменьше вышло… Ты понимаешь?..

— Как не понять, ваше сиятельство.

— Павлушу жалко, — княгиня указала на Голенищева-Кутузова. — Он ведь мне родня — и его к ответу притянут! А он от государыни похвалу получил, когда прибыл от адмирала доложить о баталии. И все им довольны, и вдруг — такая беда… Ладно, заболталась я. Прощай, батюшка. Митька, Ивашка! Грузите меня на это корыто! Да бережнее!

Михайлов поклонился, хотя и с хмурой рожей. Следовало принять решение, и он, как всякий смертный, этот миг оттягивал.

Родька не стал вмешиваться в разговоры старших, отошел в сторонку и ждал, пока позовут.

— Я заберу Нерецкого с собой, чтобы спозаранку отвезти его… неважно, куда, — сказал Ржевский, — чтобы он поведал о своих похождениях. Умолчать о наших ночных проказах невозможно. Елагин с перепугу, не дожидаясь рассвета, примчится во дворец и усядется перед дверью кабинета государыни. Он знает, что я молчать не стану, и постарается первым делом себя выгородить — мол, знать ничего не знал, тем лишь грешен, что доверчив и дал князю Шехонскому ключ от павильона.

— Да, — согласился Михайлов, ожидая вопроса о Майкове. Но, похоже, и Ржевский оттягивал миг, когда придется решать судьбу предателя.

— Пойдем, отцепим любовника от женской юбки, — хмуро сказал сенатор. — Сам он ко мне подойти, конечно, не решится.

Михайлов совершенно не желал встречаться с Александрой еще раз — довольно того, что они в подземелье оказались рядом. Но Ржевский сделал жест, означавший «идем», и Михайлов подчинился, отставая от него шага на полтора.

— Сашетта, поцелуй жениха, и я заберу его. Время позднее, а до утра я должен многое с ним обсудить, — обратился сенатор к Александре.

Она шагнула вперед, загородив собой Нерецкого.

— Нерецкий, лодка ждет, — сказал Михайлов. — Извольте идти.

Получилось грубо, да и голос преобразился, сделался похож на собачий лай. От этого Михайлов еще больше рассердился. А самое скверное — рука не просто сжала рукоятку трости, а перехватила оглоблю так, чтобы сподручнее ударить. Этого следовало опасаться…

— Что вы собираетесь делать? — спросила Александра.

— Вот этого господина доставить туда, где с ним поговорят так, как он заслуживает, — Михайлов указал на Нерецкого.

Тот стоял, опустив голову и разводя руками, словно бы в великой растерянности. Смотреть на него без подступающих к глазам слез женщине было невозможно.

Ржевский усмехнулся — видно, что-то понял.

— Он ни в чем не виноват, — вступилась за своего избранника Александра. — Его вовлекли в эту проклятую ложу «Нептун», им двигали самые благородные чувства! И его же чуть не осудили на гибель!..

— Его вовлекли, им двигали! Его осудили! — перебил Михайлов. — Сам-то он что-то сделать способен? Или будет ждать, пока с ним нечто сотворят?! Полно, персона ли он? А не часть речи в страдательном падеже?!

— Нет такого падежа!