Красно-коричневый - Александр Проханов

– Ты мой конь! Мой хороший! – она обращалась к коню, протягивала к нему руку. – Ты нас пустишь в свое царство? Будем теперь жить в твоем царстве!

Хлопьянов смотрел и не мог наглядеться. Благодарил кого-то, кто привел их к соленому морю, поставил под северной желтой зарей, у границы заповедного царства, охраняемого красным конем.

Пронырнули сквозь ельник, где уже блуждали черно-золотистые тени и тропа казалась посыпанной позолотой. Достигли опушки и оказались на берегу утренней, в синих разводах, реки. Река бежала, литая, гладкая, омывала черные горбатые валуны, похожие на глянцевитые спины животных. За рекой, черные на желтой заре, стояли избы, торчал церковный шатер, а по берегу на отмели, среди каменных уступов, лежали лодки, безжизненные и пустые, как длинные вылущенные стручки. За избами, под зарей, под желтыми слоями подымавшегося яркого света, бесконечно, безбрежно виднелось море. Чайка латунно плеснула крыльями, пронеслась над ними, издавая упругий звук.

– Так вот куда привел нас клубочек!

Хлопьянов стоял на берегу северной быстрой реки, вдыхая жгучий аромат воды, холодных камней, близкого моря. Островерхий церковный шатер, черные кровли, поваленные на бок лодки породили в нем неясные воспоминания, словно он уже был здесь когда-то, душе знакомы эти образы, а глаза не впервые видят это село у туманного моря. Он пришел наконец через множество лет и земель на свою заповедную Родину.

Они спустились по берегу к воде, где на отмели лежала лодка, длинная, в смоле, с деревянными скамьями и обглоданным веслом. Через реку тонким проблеском летела железная проволока. На нее из лодки была наброшена петля. Хлопьянов ухватился рукой за проволоку, чувствуя ее холод, тугую дрожь, летевшие над рекой колебания.

– А где перевозчик? – растерянно оглядывалась Катя.

– А вот он я! – сказал Хлопьянов и налег на лодку. Лодка, подхваченная течением, натянула трос. – Садись!

Она переступила через борт, пробралась по шаткому днищу, уселась на лавку. Удерживая лодку, он чувствовал ее шаги, дрожание днища, давление водяного потока.

– Смотри! – она держала в руках маленькое синее перышко. – Кто-то его обронил. Может, ангел перевозчиком служит?

Он не удивился ее словам. Было чувство, что кто-то вел их сюда от ночного поезда по темному лесу. Указывал путь, зажигал над ними зарю, вывел к тропинке коня, расставил на речном берегу черные избы, приготовил лодку, а сам улетел, уронив на деревянную скамью малое синее перышко.

– Возьму с собой на память, – сказала она.

Держала в руках голубое перышко, пока он усаживался на корме, окунал в воду весло, греб, оставляя в реке маленькие светлые воронки, пересекал реку под звенящей стальной тетивой. И когда пристали к другому берегу, ткнулись в глину, поднимались среди черных валунов, она все еще держала перышко, словно голубой огонек.

Шли по деревенской улице, пустой, беззвучной, среди темных немых домов. По одну сторону на откосе, до самой воды, среди черно-лиловых валунов стояли маленькие рубленые бани, лежали лодки, спускались извилистые тропки. По другую сторону тянулись изгороди, сараи, высились избы с глянцевитыми темными окнами, за которыми спали невидимые обитатели. От дороги, от лодок и бань, от заборов и круглых венцов пахло рыбой. На кольях заборов висели драные сети, у обочины валялся обрывок якорной ржавой цепи, белел среди тощей травы пенопластовый поплавок. На дороге, под подошвами мелко, перламутрово вспыхивала рыбья чешуя.

– Куца же нам постучаться? – растерянно спросила она, проводя пальцем по планкам забора. Дерево откликнулось балалаечным звоном.

Проходили мимо избы. Венцы были темные, мрачные. Окна слабо переливались синевой. Но в одном окне красное, как пожар, летало пламя, озарялась стоящая в глубине печь. В багровом полукруге золотились поленья. Казалось, внутри избы восходит солнце. Выкатит из печи, подымется к потолку, пройдет наружу сквозь темную крышу, и наступит день, заиграет река, побегут далеко по морю солнечные блестки.

Створки окна со стуком растворились. Заслоняя пламя, возник человек в белой незастегнутой на груди рубахе, с белесой нечесаной головой. Всматривался в утренних, стоящих перед его домом прохожих.

– Кого ищете? – спросил человек сипловатым голосом.

– Никого, – ответил Хлопьянов. – Никого здесь не знаем.

– Сами откуда?

– С поезда.

– С мурманского?… С московского?…

– С Москвы.

– По какому делу?

– Просто приехали. Хотим посмотреть на море, пожить несколько дней. Где можно остановиться, не подскажете?

Человек в окне молча оглядывал их мокрые сапоги, вещевые мешки. Расчесывал на голове волосы большой темной ладонью.

– Ко мне заходите, чего так стоять! – и закрыл окно. Опять залетало красное пламя. В глубине избы застучало, зазвякало. Хлопнула наружная дверь. Раскрылась калитка. И хозяин, высокий, сутулый, белея рубахой, зазывал их к себе. Пропустил во двор, покрытый дощатым настилом, на котором стояла белая, недостроенная лодка, пробивалась трава, зарычала в будке собака.

– Заходите, чего на улице мерзнуть! – повторил хозяин, пуская их в дом.

В избе было тесно. По стенам летали огненные светляки. Печь хрустела, трещала, осыпалась углями. Воздух был слоистый, из горячих и холодных дуновений, с запахом дыма и теплого кисловатого теста. Белое эмалированное ведро стояло на скамейке, с куполом поднявшейся опары. Погружая в мякоть длинную деревянную ложку, над ведром склонилась женщина, большая, с голыми локтями, в белой рубахе, с наспех прибранными волосами. Быстро взглянула на вошедших.

– Вот, людей привел, – сказал хозяин, – Заезжие. Нет тут у них никого. Пусть у нас поживут, – и оборачиваясь к путникам, сообщил: – Мы с ней вдвоем, детей нету. Места довольно. За печкой светелка теплая. Давайте знакомиться. Михаил…

– Анна, – женщина отирала о полотенце испачканную мукой руку.

Хлопьянов, пожимая крепкую, в рубцах и мозолях руку хозяина и большую, теплую, обсыпанную мукой руку хозяйки, не удивлялся тому, как естественно, с каждой минутой раскрывается для них новая жизнь. Словно перелистывали страницы большой, просто и красочно написанной книги, которую писали специально для них.

За окнами просветлело. Изба была белой. Белая печь с подвешенной на бечеве высохшей беличьей шкуркой. Белесые, оклеенные линялыми обоями стены. Белое ведро с выступившей опарой. Белые рубахи хозяев. И только в окнах с синими косяками голубело, дышало утреннее море.

Они у порога стянули тяжелые сапоги, оставаясь в вязаных шерстяных носках. Повесили на гвозди влажные куртки. Хозяйка смела с клеенки остатки муки, отерла стол полотенцем, поставила тарелки и чашки. Хозяин вышел в сенцы и вернулся, держа большую, покрытую тряпицей миску. Открыл тряпицу, и под ней оказалась половина серебристой рыбины с розовым рассеченным тутовом, в котором нежно, сахарно белел позвонок.