Сибирь - Георгий Марков

Поля отодвинула от себя и книгу и счеты, не зная, что ей делать дальше. Ожесточение против Епифана захватило ее, и, окажись он сейчас здесь, в доме скопцов, она кинула бы ему, в его бесстыжую харю, эту жуткую книгу… И пусть бы он узнал на веки вечные, что она ему не слуга и как только вернется из города Никифор, ни единого дня они не станут жить под епифановской крышей.

Поля долго сидела с опущенной головой. Постепенно ожесточение, бушевавшее в ее душе, улеглось, и она почувствовала желание пролистать книгу до конца.

"Уж коли он доверился мне, узнаю о нем всю подноготную… Если вздумают с Анфисой корить меня, скажу им всю правду, что я о них думаю". Тут мысли ее перенеслись в родной дом. "Папка-то будто знал, чем я тут буду заниматься, наказывал все самой разузнать, как да что у Епифаыа заведено, — думала Поля. — А вот и узнала. Расскажу папке с дедушкой — не поверят, скажут: сама ты придумала, не иначе. Да разве в здравом уме человек может поверить в такое?"

Поля осторожно, не торопясь, перевернула упругую страницу, показавшуюся ей тяжелой, как камень."В глаза бросилась запись:

"Господь сподобил удачу. На мерзликинском песке выиграл у остяков тоню. За четверть водки — 68 пудов стерлядей, нельмы, язей. Продал тут же на пароход.

В чистом барыше. Дай бог таких дней почаще в моем предпринимательстве".

Выиграл тоню! Этот способ безжалостного обирания промысловиков Поля хорошо знала.

Как-то под осень отец взял ее в поездку. Возникла необходимость пребывания в Колпашевой. Уже тогда это село, расположенное на крутом берегу Оби и находившееся на целых сто верст ближе к Томску, казалось в Нарымском пустынном крае почти городом. Были тут богатые магазины, склады, две церкви. А рядом, в селе Тогур, на берегу реки Кеть, жили ссыльные большевики. Тут же у Горбякова был один верный друг, крестьянин Ефим Власов. Ефим занимался гоньбой. Когда нужно было казне в спешном порядке доставить куданибудь к черту на кулички очередного "особо опасного государственного преступника" или, наоборот, вернуть такового в силу каких-то вновь открывшихся обстоятельств "по делу", чтобы утяжелить приговор, полицейские власти обращались к Ефиму. Он был легок на подъем, хотя и драл с властей за услуги безбожно. Знал мужик себе цену! Зимой на лошадях, а летом на об. ласке Ефим проникал в такие места Нарымского края, что даже опытные таежники-промысловики, и те руками разводили. "Ах, ловкач! Как птица: ни бездорожье, ни отдаленность — ничего его не держит!"

Горбяков берег эту дружбу пуще глаза. А возникла она давно и на самой обыкновенной житейской основе, про которую в пословице говорится: "Гора с горой не сходится, а человек с человеком завсегда".

Возвращался однажды Горбяков из поездки по деревням и стойбищам. В Тогуре остановился на ночевку — надо было проведать больного товарища и попутно передать ему некоторые партийные новости.

— Ночью раэдалоя в окно тревожный стук. Горбяков решил, что полиция открыла его связи с политическими ссыльными и вот грянул гром. Пока товарищ отмыкал в сенях запор, Горбяков торопливо жег в печке бумаги.

Но едва дверь в дом раскрылась, перед Горбяковым рухнул на колени моложавый мужик в полушубке, в броднях, со скатавшейся окладистой бородкой. Мужик рыдал, отчаяние стискивало его глотку.

— Помоги, брат и друг. Жена от родов помирает… Все до последней нитки отдам… Спаси только бабу, христа ради. — Мужик смотрел на Горбякова красными, заплаканными глазами.

Горбяков схватил свою сумку. Одеваясь на ходу, бежал вслед за мужиком, беспокойно думал: "Кто же ему мог сказать о моем приезде? Ведь появился я в потемках, приехал с ямщиком из Колпашевой… Зоркий у мужика глаз, коли сумел меня заприметить".

Трое суток провел Горбяков у постели жены Ефима Власова. Спас ему и жену и сына… И ничего не взял, ни одной копейки за свои бдения… Зато стал Ефим ему и братом и другом и порой, деля с ним заботы и опасности, брал на себя самую трудную часть хлопот…

Ни в ту далекую поездку в Колпашеву, ни позже Поля и не подозревала, что связывает отца с Ефимом Власовым. Поля только знала, что отец называет крестьянина кумом, потому что фельдшер дал согласие стать крестным отцом сына ямщика. После всего, что произошло при родах, бесчестно было бы отказать Ефиму в этом естественном желании.

Так и ехали они в Колпашеву — каждый по своей нужде: Поля, чтоб постираться в колпашевских магазинах, купить кое-какие товары себе, отцу, дедушке, а Горбяков — побывать у товарищей по партии, передать им новую пачку литературы, заглянуть в Тогур к Ефиму Власову, расспросить того, куда, в какую сторону Нарымского края понесут его в ближайшее будущее неугомонные осенние ветры…

Вот тогда-то именно, в ту самую поездку, Поля и узнала, что это значит: выиграть тоню!

Не доплыв до Колпашевой верст тридцать, Поля и Горбяков встретили на песках остяков с неводом. Осенняя неводьба на Оби хоть и трудна, так как обжигает уже руки студеная вода, упорная волна сбивает невод с хода, по попадается рыбы в эту пору в невод куда больше, чем в другие дни годи.

Еще только приближаясь к артели с неводом, Поля с отцом поняли, что тут происходит что-то необыкновенное. Как-то уж очень шумно было у рыбаков, да и многовато их толпилось на берегу. К тому же неподалеку от притонения пылал костер, на тагане висели котлы, а возле огня, поблескивая боками, стояли выстроенные в прямую линию бутылки. Штук десять, не меньше.

Когда до берега осталась сотня шагов, Горбяков, подавая обласок сильными взмахами весла, сказал дочери:

— Смотри-ка, сам Фома Волокитин здесь со своими приказчиками.

Поля слышала о Фоме Волокитине. Его знали по Нарыму все — большие и малые. Купец Фома Лукич Волокитин обосновался по реке Парабели, отстроил там на одном из мысов целое поместье. Окрестные стойбища остяков и кочевья тунгусов, равно как и поселения крестьян-староверов, шагу шагнуть не могли без Волокитина. В урманах промысловиков подстерегали вездесущие волокитинские скупщики пушнины, на реках рыбаков стерегли завозни и карбаса Волокитина, скупавшие добычу под корень. Совершал свои набеги Фома Волокитин и на обские плесы, порой удаляясь до Сургута и Березова. К своим торговым соперникам был безжалостен Фома Лукич. Иные из них, на манер Епифана Криворукова, что калибром помельче, старались избегать встреч с Волокитиным, обходили его как можно дальше и если уж чинили ему какие-нибудь пакости, то непременно втихомолку, по-воровски.

— Торопись, лекарь, торопись! Игру мы тут затеяли! Будь свидетелем, что все идет по правилу! — закричал Волокитин, увидев в обласке Горбяков а с дочерью.

Горбяков был знаком с Волокитиным много лет.

Приходилось несколько раз заезжать к нему на ночевку. Купец встречал фельдшера учтиво, принимал, как гостя, кормил-поил щедро, по-нарымски, укладывал спать в отдельную горницу на широкую кровать с периной.

— Что тут у вас происходит, Фома Лукич? — спросил Горбяков, хотя уже давно понял, что происходит.

Зa многие годы жизни в Нарыме насмотрелся досыта на торгашеские бесчестные проделки.