Позволь мне верить в чудеса - Мария Акулова

— Аня…

— Что я вам сделала? Скажите, что? Что я не так сделала, что вы меня… Шл… Шл… — явно собиралась выговорить, но не смогла, только еще сильнее заплакала… И еще раз попыталась вырваться…

— Я не имел права. И ты ничего не сделала.

— Но за что тогда? Скажите, за что? Я же старалась… Я же так старалась… Я же всегда стараюсь, а получается… Ничего не получается…

Будто совсем обессилев, Аня опустила руки, зажмурилась, скривилась… И пусть наверняка хотела остановиться, но не смогла — слезы продолжали бежать по щекам…

— Мне больно очень…

Шепнула тише обычного, оглянулась, позволяя убедиться — с глазами беда. И дело даже не в том, что красные, что влажные, что ресницы послипались, а в том, что полные отчаянья.

— Где больно?

— Тут… — и потянулась рукой к грудной клетке, прижала к ней кулак, снова всхлипнула, отвернулась, опять уткнулась лбом в стену… Снова расплакалась сильней… — Я просто хотела… Вам не мешать. Просто хотела, чтобы мне полегчало. Я ничего плохого… Никому… Только себе… Но мне казалось… Мне казалось, так лучше будет… Ну зачем я вам? Не нужна ведь… Рубля ломаного не стою, а Захар… Ему нравлюсь хотя бы… Неужели это грех? Хотеть, чтобы хоть кто-то… Хоть немного меня любил? Неужели это такой грех? Неужели я даже вот так — и то не заслуживаю…

Корней знал, что любой другое человек на его месте давно, преодолевая писки, протесты, да что угодно, прижал бы к груди, дал бы выплакать, но он этого не умел. Утешать. В жизни не приходилось. Да и боялся, что коснется — и только усугубит. Поэтому продолжал стоять, вперив взгляд в пышный кудрявый затылок, внимательно слушал… И старался сопоставить.

— Я уйду сейчас… Я поняла все… Уйду… Просто… Успокоюсь немного…

— Аня…

А стоило девочке снова завести свою шарманку, не сдержался — отпустил стену, которую будто действительно подпирал, положил пальцы на девичье плечо…

Она сначала окаменела, потом судорожно попыталась скинуть, снова всхлипывая в непривычном ускоряющемся темпе…

Когда поняла, что не сможет, а ее противодействие лишь усиливает хват, сама попыталась уцепиться за стены, будто больше смерти боялась, что Корней ее развернет…

— Не трогайте меня, пожалуйста. Я поняла. Я уйду. Не трогайте только…

Лепетала сбивчиво, до последнего сопротивляясь. Но он, конечно, развернул. Девочка дернулась, он придержал, накрывая руками усланные волосами плечи.

И если прекратить рыдания, уткнувшись в стену, она явно не могла, то стоило осознать, что стоит к нему лицом, тут же попыталась собраться.

Изо всех сил отводила взгляд, что есть мочи старалась выровнять дыхание, то и дело взмахивала головой, делая себе же неприятно, ведь волосы под мужскими пальцами натягивались, отзываясь болью в голове, чтобы проморгаться…

— Слушай меня, Аня…

Когда Корней произнес требовательно, застыла на мгновение, а потом замотала головой… И снова дернулась, чтобы закрыть уши, но мужчина не дал.

— Не надо, пожалуйста. Пожалейте. Я не выдержку. Я все поняла. Я уйду. Я больше никогда… Просто не добивайте… Я же человек… Я же ничего…

— Стой спокойно. И слушай…

Перебить ее было сложно, каждое слово тоже било. Конечно, не так, как он в кухне бил ее своими — с задором, наотмашь. Но если у человека есть совесть и если он способен осознать степень своей вины — следить за последствием действий не так-то просто.

— То, что я сказал — это неправда. Ты не заслужила. И ничего плохого не сделала. Это твоя жизнь и ты имеешь право распоряжаться ею так, как посчитаешь нужным.

Корней говорил, глядя прямо в девичьи глаза. Видел, что она слушает внимательно, но то и дело кривится. Воспринимает ли — большой вопрос. Но если что — он повторит. Тут без сомнений.

— И упоминать твою мать я тоже права не имел. У меня нет оснований считать, что ты поступишь, как она.

— Но зачем тогда? За что? Объясните… Я же ничего…

— Ни за что. Со злости.

— Но я же наоборот! Я же наоборот хотела, чтобы… Чтобы вам легче было! Зачем вам влюбленная дурочка рядом? Я надеялась… Я надеялась, что у меня получится… Что я перестану вам докучать… Я ничего… Правда…

— Успокойся, — только притихная Аня снова потихоньку начала всхлипывать. Но стоило Корнею произнести, будто по приказу прекратила. Задержала дыхание на вдохе, посмотрела в глаза… — И выдыхай…

Внезапно вызвав позыв улыбнуться. Потому что… Даже сейчас послушная. Ну что за человек-то такой? И как с ней можно было вот так?

Выдохнула, опустила взгляд, шмыгнула носом.

— Вы не смейтесь надо мной… Я же правда хотела, как лучше. Я знаю, что не ровня вам. И знаю, что не имела права влюбляться. Вы предупреждали, чтобы… Чтобы не романтизировала. Но разве это повод насмехаться?

Произнесла тихо, глядя на его ботинки. Наверное, впервые они стояли так близко друг к другу лицом к лицу.

— Я не насмехаюсь, Аня. Прости, если тебе так показалось.

— Так а что вы хотите от меня тогда? Просто скажите? Я не понимаю. Поэтому делаю… Все время делаю что-то не то…

— Ничего не хочу, Аня. Ничего… Сядь, пожалуйста…

Чувствуя, что истерика, кажется, наконец-то пошла на спад, Корней аккуратно снял руки с ее плеч… Отметил, что она облегченно вздохнула, а у самого они моментально сжались в кулаки по инерции — наверняка слишком сильно, до боли, держал…

Кивнул на кровать…

Аня подняла взгляд… Сначала на него — все такой же, то ли еще больной, то ли уже убитый… Потом на кровать…

Замотала головой, отступая обратно в свой угол, из которого Корней по сантиметру ее постепенно вытаскивал…

Пришлось снова пускать в ход руки — тянуться к запястью, фиксировать, ждать, когда переведет взгляд уже с него на лицо.

— Я воды принесу. А ты сядь. Пожалуйста.

Повторно обращаться, стараясь делать это так аккуратно, как никогда. Будто сапер на совершенно неизученном минном поле.

Поле, на котором предстоит разговор с влюбленной в тебя, но незаслуженно тобой же оскорбленной девочкой…

И нельзя ведь сказать, что не видел эту влюбленность. Видел все. И понимал. Просто отмахивался. Недооценивал. Сопоставлял, как самому удобно, а не как есть в реальности.

Аня решилась не сразу. Не меньше минуты так и стояла, глядя на пальцы, сжимавшие ее запястье, потом выкрутила, скользнула по мужскому лицу, медленно пошла в сторону кровати, опустилась на краешек…

И впервые в жизни Корнею Высоцкому было сложно сдержать облегченный вздох, ведь он готов был к тому, чтобы подорваться на первой же мине.

Что не исполнит просьбу, а бросится в пику из комнаты, из квартиры… Из жизни. И ищи потом ветра в поле… А еще объясняй себе же — зачем тебе это сдалось…