Искатель приключений - Ксавье Монтепен

За два или три дня до родов маркизе принесли письмо, заставившее ее побледнеть и задрожать. Письмо это опередило маркиза одними сутками и уведомило о его приезде на другой день. Это было громовым ударом для Анриэтты.

К счастью, граф де Можирон находился в замке и мог условиться с Анриэттой. Он сначала предложил молодой женщине тотчас бежать с ним в какое-нибудь неизвестное убежище и скрыть на другом конце света их любовь и счастье. Маркиза отказала. Она не решалась подвергнуть свое имя публичному и громкому бесславию. Анри настаивал. Маркиза осталась непоколебима. Ока приняла единственное благоразумное намерение, исполнение которого было возможно, даже легко и представляло надежду на успех. Она притворилась тяжело больной, легла в постель и решилась встать только после родов. Анри должен был тайно привести в замок повивальную бабку, когда настанет роковой час.

На другой день приехал маркиз де Рокверд. Найдя жену больной и в постели, он был горестно удивлен, но ни малейшее подозрение не закралось в его душу. Такой откровенный и благородный характер, какой был у него, подозревает других только в последней крайности и перед каким-нибудь громким и неопровержимым доказательством.

Через три дня после возвращения мужа, Анриэтта поняла по сильной боли, что решительная минута наступила. Через горничную, которой она принуждена была поверить свою тайну и которая была ей предана, она уведомила в Тулузе графа де Можирона. Мы уже знаем, как последний успел привести повивальную бабку в замок Рокверд. Кроме того, мы растолковали нашим читателям, как расположены были комнаты Анриэтты, и сказали, что ее спальня соединялась дверью со спальней маркиза.

Теперь возвратимся к графу де Можирону и Клодион, которые стояли возле болезненного ложа, на котором маркиза де Рокверд терпела страшную боль, тем более, что принуждена была заглушать ее. Несчастная молодая женщина изгибалась, как змея, кусала одеяло, крупный пот струился по ее бледному лицу, и слезы катились из полузакрытых глаз, окруженных синеватыми полосами. Слышно было, как хрустели члены молодой женщины, как трещала кровать. Граф де Можирон закрыл голову обеими руками, чтобы не видеть этой ужасной пытки.

Вдруг Клодион сделала торжествующее движение. Раздался слабый крик, и старуха с ребенком в руках, подошла к графу.

– Все кончено… – шепнула она, – девочка…

– Живая?

– И здоровенькая, как видите…

– А мать?..

– Мать в хорошем состоянии.

– Вы теперь отвечаете за нее?

– Да, если только какое-нибудь непредвиденное обстоятельство не возродит опасности. Величайшее спокойствие необходимо больной… всякое потрясение убьет ее…

Все эти слова были произнесены глухим голосом.

Маркиза сделала знак, что хочет видеть своего ребенка. Клодион подала ей новорожденную. Анриэтта прижала девочку к груди и покрыла ее поцелуями и слезами. Пока она целовала ее, бледные губы ее шептали:

– Бедное дитя, грудь моя не будет кормить тебя… Бедное дитя, нежность матери может печься о тебе только издали… Да не оставит тебя Господь в годы твоей юности, во всю твою жизнь!.. Да не накажет тебя правосудный Бог за преступление, которое совершила я, дав тебе жизнь… Да дарует Он тебе невинность и целомудренную любовь… Да не откажет он тебе, дитя, в счастье, которого мать твоя никогда не знала!..

И несчастная Анриэтта поднимала к небу, которое умоляла, свои прекрасные глаза, смоченные слезами.

Между тем Клодион завернула новорожденную в пеленки. Она растолковала Анриэтте, какие нужно принять предосторожности в следующие дни и потом, желая как можно скорее оставить замок, в котором чувствовала себя не в безопасности, обратилась к графу де Можирону и сказала:

– Мне более нечего здесь делать, граф, а этой малютке нужна кормилица…

– Понимаю, – отвечал Анри, – пойдем…

Девочка, рождение которой мы рассказали, должна была в последствии получить имя Луцифер.

Поговорив с Клодион, молодой человек подошел к постели маркизы и встал на колени у изголовья. Среди клятв в вечной нежности, он также поклялся ей посвятить всю жизнь ребенку, явившемуся на свет, умоляя ее позаботиться о своем здоровье из любви к нему и обещал воротиться на следующую ночь. Потом граф сделал знак старухе Клодион, и они оба, он, положив руку на эфес шпаги, а она, держа на руках девочку, вышли из спальни молодой женщины.

В ту минуту, когда граф де Можирон входил со старухой в парк через потайную дверь, он обернулся взглянуть на слабо освещенное окно спальни своей возлюбленной. Странное дело!.. Ему показалось, что вдруг свет в этой спальне уменьшился, как будто какое-то тело встало между лампой и окном. Но как могло такое случиться? Кто в это время мог войти в комнату Анриэтты? Граф де Можирон подумал, что он ошибся, и начал всматриваться пристальнее, надеясь убедиться в своей ошибке. Тщетная надежда… Анри не ошибался. Свет действительно побледнел и вдруг заглушаемый крик, крик тоски и почти агонии, раздался в воздухе и как удар кинжала поразил молодого человека в самое сердце. Он узнал голос Анриэтты. Наверное, какое-нибудь странное, непредвиденное, неожиданное ужасное несчастье совершилось за безмолвными стенами замка. Клодион также слышала и дрожала всем телом.

– Ступайте, – сказал ей Анри резким голосом, который от волнения был едва внятен, – ступайте к карете и поезжайте скорее в Тулузу… Не теряйте ни минуты… бегите… спасите ребенка… Я возвращусь в замок… Я увижусь с вами завтра… Ступайте… ступайте скорее!..

Клодион не заставила повторять два раза это приказание. Она убежала, села в карету и закричала кучеру:

– В Тулузу… Скачите во весь опор… Ваш господин приказал вам приехать как можно скорее… Дело идет о жизни и смерти…

Кучер, убежденный, что старуха действительно передает ему приказания его господина, сильно ударил по лошадям, которые поскакали в галоп, так что карета чуть было не разбилась на неровных камнях дороги. Менее чем через час Клодион вышла из кареты, неподалеку от своей квартиры. Прибавим, что старуха сочла себя в безопасности от всякого последствия только тогда, как заперла свою дверь тройным запором. Ребенок, которого она привезла, жалобно кричал.

Но воротимся к графу де Можирону.

В ту минуту, когда Клодион исчезла за углом первой аллеи, он побежал к замку. Запыхавшись, едва дыша, пробежал он лестницу и портретную галерею и остановился в комнате перед спальней Анриэтты, приложившись жадным ухом к двери. Но он не слыхал ничего… ничего, кроме глухого, быстрого, неправильного шума, который раздавался внутри него и оглушал его, ударяя в виски. Этот шум происходил из его собственного сердца, бившегося вдвое сильнее обыкновенного. Через несколько минут этот, шум утих. Анри, наконец, мог слышать внешний шум; вдруг волосы стали дыбом на голове его: он услыхал страшные слова, поразившие его слух сквозь запертую дверь:

– Его имя… имя вашего любовника… скажите мне его… вы должны сказать… я хочу… скажите мне… или я вас убью…