Легенда о яблоке. Часть 1 - Ана Ховская

– Я сделала все неправильно?– сомневаясь в себе и надеясь на мудрый совет Бена, спросила София.

– Кто знает, что правильно мы делаем, а что нет? Кажется, что одним поступком ты перечеркнул всю свою жизнь, но если бы не он, то не было бы того, что имеешь сейчас,– философски ответил Логан, не зная, как отнестись к случившемуся.

– Ты считаешь меня неблагодарной?

– Разве я так сказал?

– Нет. Я чувствую это сама,– огорченно призналась София.– Если все это правда, что наговорил отец, то, выходит, вся ответственность за благополучие семьи лежит на мне? Но я не просила этого!

София вздрогнула от негодования и пронзившего горячей волной чувства несправедливости. Обида душила до слез. Ее голос срывался на истерический смех, дрожал, она с трудом выговаривала слова:

– Ты бы поступил так с собственной дочерью, если бы оказался в подобной ситуации?

Не успел Бен раскрыть рот, как София уверенно ответила за него:

– Не думаю. Ты бы сделал все, чтобы найти другое решение. Почему же он так беспощаден? А знаешь, почему? Потому что, это проще всего – сломать жизнь другому человеку, избежав всех хлопот и мучений. Ничего не нужно делать самому. Просто пожертвовать какой-то вздорной, капризной девчонкой, дочерью, которая никуда не годится! Как жестоко!

– Фисо…

Логан участливо погладил девушку по руке и расстроенно покачал головой.

– Что мне делать, Бен?– отчаянно нуждаясь в решении, прохныкала София и потерла отекшие от слез веки.

Уговоры и утешения Логана не избавляли от тревожных мыслей, а только обостряли мучительные чувства. София чувствовала вину за непокорность, непреклонность, трусость, из-за которых ее семья могла лишиться всего, что имеет, но перешагнуть через себя, свои принципы, примириться с мыслью о самопожертвовании она не могла. И главное – с кем? С Крисом Рискиным! Все в ней противилось этому.

Она мысленно перебирала массу аргументов, причин, чтобы избежать такого расклада, сохранить поместье, дело отца и не оставить мать и сестру без средств к существованию. Она понимала, что будет испытывать угрызения совести всю жизнь, если из-за ее эгоизма родных признают банкротами. Но всей душой и мыслями упиралась, не позволяя чувству вины и долга поймать себя в ловушку.

– Бен, можно мне остаться здесь, с вами? Мне не хочется в Рождество быть одной,– подавленно попросила крестница.

– О чем речь? Пойдем за наш стол, тебе надо отвлечься от дурных мыслей. Решение придет само, надо только освободить голову от захлестнувших эмоций.

– Бен, я утром уеду прямо отсюда. Если я вернусь в поместье, то совершу самую огромную ошибку на свете. Я знаю, что не права, знаю, что поступаю неблагодарно, но не могу я, понимаешь – не могу я смириться с тем, что мне предлагают. Если я увижу глаза мамы, просто не выдержу!

– Мне кажется, она всегда на твоей стороне?

– Она-то – да. Но этим ферме не поможешь. Бен, ничего не говори. Я уверена, что можно помочь другим способом, не жертвуя собой. Это всего лишь деньги…

София замолчала, зажмурилась и с глубоким вздохом и болью в голосе выговорила:

– Матерь божья, какая я эгоистка!

И девушка снова разрыдалась. Лицо от напряжения пылало жаром, на лбу и висках вздулись венки. Ощущение собственного бессилия и безвыходности положения, словно огнем жгло в груди, оставляя черный пепел, который был тяжелее камня. Ее раздирали сомнения и чувство жалости к самой себе.

– Фисо, хватит!– строго остановил плач девушки Логан.– Слезами делу не поможешь. Давай-ка умойся, и пойдем за стол. Смотри, как покраснели твои глазки, щечки? Тебе не идут красные глаза.

– А кому они идут?– со всхлипом усмехнулась София.

***

Рождественский вечер был отравлен неутихающей обидой и отчаянием. От всех искрило непримиримой враждебностью и уязвленным самолюбием. Каждый боролся со своими чувствами, как умел. Ланц вместе с Крисом допивали вторую бутылку виски. Хелен заняла себя уборкой кухни, мытьем посуды, только чтобы заглушить гнетущую тревогу, наполнившую ее сердце. Милинда забылась в чтении книги.

А София, измотанная переживаниями, уснула на плече крестного после первого глотка шампанского за праздничным столом в клинике.

Утренний поезд Эль-Пасо – Хьюстон увез Софию Дьюго вместе с тяжелыми воспоминаниями и чувством глубокой обиды.

По мокрой одинокой улице в ливень София брела к дому Хардов, теперь единственному, вызывающем ощущение теплоты и защищенности в этом мире. Промокшая до нитки, подавленная и потерянная, она еле набралась сил, чтобы подняться в квартиру. Прислонившись к стене, София тихо поскребла кончиками пальцев в дверь.

Волосы давно выбились из хвоста на затылке, и мокрые пряди спадали на лоб, щеки и шею, как сосульки. Девушка наклонилась к полу и равнодушно усмехнулась лужице, образовавшейся на коврике от сбегающей с одежды воды.

– Кто там?– раздался сонный голос Томаса.

– Дядя, это я – София,– жалобно проговорила девушка.

Дверь тут же распахнулась.

– Софи?– удивился Хард неожиданному появлению племянницы и ее внешнему виду.– Да ты промокла насквозь! А ну, быстро в дом и в ванную! Только бы не простудилась!

София глухо усмехнулась и качнулась на месте. Томас, беспокойно осматривая девушку, взял ее под локоть и проводил в спальню. Пока она переодевалась, Хард позвал жену.

– Пресвятая Мария, девочка моя дорогая, что случилось? У тебя случилось или что-то с семьей? Почему ты вернулась так внезапно, даже не позвонила?– запричитала Лили, тревожно обнимая крестницу.

– Тетя, все нормально,– как-то неубедительно произнесла София.– Со мной ничего не случилось.

– А у Хелен все в порядке?

По молчанию и растерянно-расстроенному взгляду, который София даже не пыталась скрыть – не было сил притворяться – Лили догадалась, что произошло что-то серьезное, и это глубоко ранило душу девушки.

– Девочка моя, ты вся дрожишь… Пойдем, я сделаю тебе ванну? Ты есть хочешь? Нет? Может, я заварю чай с ромашкой? Он успокаивает…

София подавленно молчала, бесцельно переводя глаза из одной точки в другую.

–…А еще мед положу, хочешь?

Чуткая, заботливая крестная, словно бальзамом окутала сердце Софии, наполненное обидой, злобой, презрением. Лили бережно помогла девушке принять ванну, закутала ее в большое полотенце, уложила в постель, а затем еще долго, до самой полночи сидела рядом, не выпуская ее руки из своих ладоней. Она причесывала крестнице волосы, заговаривала на разные темы, только бы вывести ее из тяжелого состояния.

А когда крестная собралась уходить, чтобы позволить девушке успокоиться наедине с собой и уснуть, София остановила ее глухим хриплым голосом и попросила остаться с ней на всю ночь. Они проговорили до утра.Были и слезы, и рыдания, вспышки гнева и бессильной ярости, но над всем этим тяжелым грузом лежало чувство вины. Даже искренние проникновенные утешения Лили не облегчали состояние Софии. И все же, поделившись своей болью, под утро девушка крепко уснула на плече тети.