Вечность во временное пользование - Инна Шульженко

И тогда прихожу я.

Уже издали я вижу тех, кто пришёл прокатиться на этой карусели. Печальной очередью, с тревогой они смотрят, как я приближаюсь. Часто они готовы передумать, и я вижу следы этой внутренней борьбы на их лицах. Как правило, это всё взрослые или даже старые люди.

Но иногда в очереди на воскресное катание я вижу и детей: у кого-то недавно умерла мама и нет сил жить без неё, кого-то изводят в приюте, кого-то поедом ест новая семья, – но всегда это связано с сиротством или насилием. Детки эти настолько ранимы – они как сырое яйцо без скорлупы, чудом только держатся в тонкой прозрачной оболочке, достаточно острого неприязненного взгляда, чтобы они растеклись… Самое ужасное – это детки в моей очереди.

Утешить их сложнее всего. Почти всегда. Всегда – кроме одного-единственного раза – мне удавалось утешить их и уговорить попробовать ещё разок. Они тихо сползали со скамейки рядом со мной и, неуверенно озираясь, брели к выходу.

Но, раз и два встретившись со мной взглядом – я медленно кивал и важно наклонял голову для пущей убедительности, что не забуду ни единого своего обещания, – они убыстряли шаг, и из парка выбегали уже полные решимости всё же справиться со своей бедой.

– А что же было в тот единственный раз? – спросила мадам Виго.

Он шумно вздохнул и, взяв Анн за руку, её пальцами вытер свои глаза.

– Это так страшно, что мне трудно даже думать об этом. Столько лет я гоню само воспоминание об ужасе, охватившем меня, когда маленький мальчик, нетерпеливо подпрыгивавший у карусели в ожидании меня, рыдая так, что почти не мог говорить, рассказал мне страшное, что узнал и увидел. После этого он не хотел больше жить в этом мире, если в мире возможно такое.

Я мог бы сказать ему, что он вырастет и забудет об этом, но я знал, что он не забудет. Я мог бы сказать ему, что такого больше не бывает, что это исчадие – единственное в своем роде, но инфернальное зло есть и присутствует в мире, и его много… Я мог бы солгать ему, но солгать я не мог… Получалось, что я должен только помочь ему уйти! – туда, где он бы чувствовал себя под надёжной защитой: к его дедушке, с которым он очень дружил, пока тот не умер чуть меньше полугода назад. Это было его Сильное Добро. Но главное, что там он больше не помнил бы того, с чем ему пришлось столкнуться здесь… Он избежал бы рокового столкновения. Там он обретал утерянную невинность ума.

И всё равно сердце моё едва не разорвалось, когда Карусель вернулась пустой, без него…

– Но в виде кого или чего этого несчастного малыша встретила Карусель? – спросила мадам Виго сдавленным голосом. – Ты помнишь?

– О-о-о, помню ли я? Помню ли я?! – Маню отодвинул от подруги своё грузное тело и тихо проговорил, словно не хотел, чтобы его услышал кто-то, кроме неё.

– Ты ведь знаешь: я не религиозен. Конечно, когда жизнь сводит с таинством, подобным Карусели, атеистом остаться невозможно, и я, наверное, скорее агностик. И поэтому я даже не сразу понял, что приготовила Карусель этому маленькому страдальцу.

Затаив дыхание, мадам Виго ждала.

Прикрыв глаза, Маню описал то, что отпечаталось в его памяти о том исчезновении:

– Двенадцать громадных, как корабельные световые сосны, мужских фигур тихо кружились на низенькой подставке Карусели. Малыш смотрел на них, задрав голову, изумлённый их появлением и готовый разрыдаться: пытался понять, где же его лошадка среди этих человеческих великанов? И вот тут-то произошло самое странное, и я не уверен, что смогу объяснить и даже просто назвать это правильно. Понимаешь, это были двенадцать апостолов, а сама Карусель стала Христос и при этом – дедушка малыша. Вот как это можно объяснить?

– Боже мой, – прижала руки ко рту потрясённая до глубины души мадам Виго. – Боже мой! И ты это видел! И что же малыш?

– Малыш! О, малыш просиял от радости и бросился в его объятия, просто воспарил, взлетел к нему на руки… Чудеса необъяснимы, как бы мы ни пытались их понять.

– Да, – кротко согласилась мадам Виго и кивнула.

Маню прослезился, приложив к огромному лицу ручки своей возлюбленной, и она, хотя кисти её были сжаты могучими ручищами, букетиком пальцев гладила его по вискам, вытирая слёзы.

– С каким только ужасом не доводится сталкиваться маленькому человеку! Даже вырасти не дадут! – грозно протрубил он и отпустил руки подруги.

– Ужасно, – снова согласилась она.

– Но обыкновенно у меня получается их отговорить! – повеселел Маню. – Ну, а взрослые просто хотят вернуться в точку невозврата и всё исправить. Тут чисто технически надо верно рассчитать, на сколько оборотов запускать Карусель, чтобы не вернуться ни до того, ни после: Карусель срабатывает только один раз.

– И в какие же точки невозврата возвращаются люди из твоей очереди? – спросила мадам Виго с волнением.

– О-о-о, в разные. В основном, это девушки, когда-то отказавшие своему парню, а через годы понявшие – каждая, – что не могут без него жить. Была женщина, которая хотела вернуться, чтобы не пойти на аборт тридцать лет назад, двадцать пять лет назад и двадцать лет назад. Я ей объяснил, что, вернувшись к ребёнку на тридцать лет назад, она, скорее всего, уже не столкнется с выбором насчёт остальных своих детей. Был пожилой мужчина, выдавший брата врагам, чтобы выжить самому, и промучившись целую выигранную такой ценой жизнь, решивший вернуться, чтобы погибнуть вместо него… Множество трагедий, которые невозможно исправить, поддаются Карусели.

– Все-все? – уточнила мадам Виго.

– Ну чисто теоретически да, но очень важен ещё самый главный ингредиент чуда: человек. Его решение, мотивация, мысли, их ход, серьёзность и обоснованность, раскаяние или что-то в этом роде. Карусель, понимаешь ли, откуда-то знает, правильно ли человек хочет сделать то, что задумал, или нет, и, если правильно, – всегда помогает.

– Ну, а как ты думаешь, нам она поможет?

Маню всем телом повернулся к подруге, осторожно сжал узкие плечи и с огромной нежностью заглянул в мерцающие напротив глаза.

– Я помогу тебе.

– Разве не вместе мы с тобой сядем на лошадей или на что там она нас посадит? – воскликнула мадам Виго в изумлении. – Ты передумал?

Маню качал головой, ожидая, когда первое потрясение у неё пройдёт и он сможет вставить словечко.

– Ты передумал! Ты не любил и не любишь меня!

– Я любил и люблю тебя, милая. Послушай меня внимательно. – Он мягко, но сильно удержал порывавшуюся подняться со скамейки мадам Виго. – Прошу тебя, послушай, что я скажу, и, если ты не согласишься, мы вместе подумаем, как поступить. Хорошо?

В ярком свете луны глаза Маню поблёскивали загадочным белым светом, как два светлячка. И она согласилась.

– Ну говори.

– Всю последнюю неделю я думал только о нашем решении вернуться в нашу молодость, в нашу любовь и больше не потерять друг друга. Представлял, как бы это было прекрасно. О, поверь! Поверь мне, сколько раз я мечтал об этом, во всех подробностях представляя себе, как я нахожу тебя. Или случайно встречаю во всех городах, где когда-либо оказывался. Вернее будет сказать, где бы ни оказывался, я думал: а вдруг сейчас на улице я встречу её? Представлял, как мы тогда не разошлись по домам, как я приехал просить твоей руки к твоему отцу, как мы уезжаем ко мне. Как рождаются наши дети…