Запрещенный Сталин - Василий Сойма

Перестройка аппарата агентуры и следственной работы в соответствии с директивами ЦК и изданными в развитие этих директив моими приказами в обеих областях не проведены.

Отрицательные результаты этого уже сказались.

Так, Алексеев преступно проспал явления саботажа хлебопоставок в крае и не только не повел борьбы с кулацкими саботажниками, но даже не сигнализировал об этом, так как не видел того, что происходит.

Не умея организовать по-новому работу управления государственной безопасности края, Алексеев фактически безобразно ослабил борьбу с контрреволюцией, которая имеет место в Западно-Сибирском крае.

У Медведя положение примерно такое же, как и в Новосибирске.

Ряд серьезных линий работы, особенно по деревне, и агентурно-оперативной охране границ от финских и иных перебежчиков и шпионов, а также постановка борьбы с диверсиями на предприятиях, находятся в неудовлетворительном состоянии.

Такое положение мне кажется тем более недопустимым, что ни Алексеев, ни Медведь, если их оставить на своих местах, не сумеют и впредь перестроить работу, добиться, чтобы подчиненные им аппараты отошли от тех традиций прошлого периода, от которых сейчас надо решительно отказаться, а также не сумеют надлежащим образом воспитывать и сохранять нужные нам чекистские кадры.

Кроме того, я считаю невозможным оставлять безнаказанным то положение, которое вскрыто проверкой работы в Новосибирске и Ленинграде, так как решительный удар по виновникам — Алексееву и Медведю — подтянет остальных начальников краевых и областных управлений Наркомвнудела.

Поэтому, а также для того, чтобы обеспечить крутой поворот в методах работы по управлению государственной безопасности на местах и заставить наших начальников краевых и областных аппаратов работать по-новому, заставить их понять необходимость решительного отказа от тех традиций в методах работы, которые подходили к условиям прежних лет, но совершенно неприемлемы в нынешней обстановке, чтобы они не думали, что нам только «переменили вывеску», а поняли всю серьезность требований, которые предъявлены к перестройке методов нашей борьбы с врагами, с другой же стороны, не позволили бы себе ни на одну минуту опустить руки перед трудностями новой обстановки и в какой бы то ни было степени ослабить удары по контрреволюции, — считаю необходимым Алексеева и Медведя снять с занимаемых ими должностей.

Это мероприятие полагал бы опубликовать в приказе Наркомвнудела по Союзу, объяснив, за что именно они — Алексеев и Медведь — сняты.

Одновременно полагал бы целесообразным назначить вместо Медведя в Ленинград Заковского из Белоруссии, несомненно сильного и способного оперативного работника, который сумеет поставить работу в Ленинграде на надлежащую высоту, а вместо Алексеева — в Новосибирск назначить Каруцкого, который значительно выше Алексеева, является талантливым оперативным работником и имеет большой опыт.

В Минск на место Заковского назначить освободившегося от работы в Средней Азии Пиляра, который уже был ранее ПП ОГПУ в Белоруссии, знает хорошо обстановку в Белоруссии и вполне удовлетворительно выполнял там свои обязанности.

В Казахстан можно было бы назначить Лордкипанидзе из Закавказья, но не знаю, подойдет ли эта комбинация и сработается ли он с Мирзояном.

Медведя же полагал бы отозвать в Москву и использовать его в центральном аппарате Наркомвнудела, где посмотреть на работе, годен ли он еще для работы в НКВД, или уже совсем выработался.

Если Вы найдете мои предложения правильными, я их поставлю на разрешение.

Очень прошу сообщить Ваше мнение.

Сентябрь 1934 г.».

ЦА ФСБ. Ф. 3. On. 2. Д. 9. Л. 243–245.

Записка

Сталина Ягоде, переданная по телефону Власиком с предложением перейти на работу наркомом связи

«Т. Ягода!

Наркомсвязь — дело очень важное. Это Наркомат оборонный. Я не сомневаюсь, что Вы сумеете этот Наркомат поставить на ноги. Очень прошу Вас согласиться на работу Наркомсвязи. Без хорошего Наркомата связи мы чувствуем себя как без рук. Нельзя оставлять Наркомсвязи в нынешнем ее положении.

Ее надо срочно поставить на ноги.

И. Сталин

Передал Власик

20 ч. 15 мин. 1936 г.».

ЦА ФСБ. Ф. 3. On. 2. Д. 9. Л. 239–240.

Поэт, писатель, публицист. В горбачевскую эпоху многие задавались вопросом: почему Сталин не тронул его?

«28 ноября 1935 года

Уважаемый Иосиф Виссарионович,

т. Бухарин передал мне, что Вы отнеслись отрицательно к тому, что я написал о Виноградовой. Писатель никогда не знает, удалось ли ему выразить то, что он хотел. Напечатанные в газете эти строчки о Виноградовой носят не тот характер, который я хотел им придать. Не надо было мне этого печатать в газете, не надо было и ставить имени действительно существующего человека (Виноградовой). Для меня это был клочок романа, не написанного мной, и в виде странички романа, переработанные и, конечно, измененные, эти строки звучали бы совершенно иначе. Мне хочется объяснить Вам, почему я написал этот рассказ. Меня глубоко взволновала беседа с Виноградовой, тот человеческий рост, то напряжение в работе, выдумка, инициатива и вместе с тем скромность, вся та человечность, которые неизменно меня потрясают, когда я встречаюсь с людьми нашей страны. Так же, как о Виноградовой, я мог бы написать о многих комсомольцах и комсомолках, с которыми я встречался за последнее время. Но все это подлежит обработке, должно стать страницами книги, а не быть напечатанными на газетных столбцах.

Мне трудно себе представить работу писателя без срывов. Я не понимаю литературы равнодушной. Я часто думаю: какая в нашей стране напряженная, страстная, горячая жизнь, а вот искусство зачастую у нас спокойное и холодное. Мне кажется, что художественное произведение рождается от тесного контакта внешнего мира с внутренней темой художника. Вне этого мыслимы только опись, инвентарь существующего мира, но не те книги, которые могут жечь сердца читателей. Я больше всего боюсь в моей работе холода, внутренней незаинтересованности. Вы дали прекрасное определение всего развития нашего искусства двумя словами: «социалистический реализм». Я понимаю это, как необходимость брать «сегодня» в его развитии, в том, что имеется в нем от «завтра», в перспективе необыкновенного роста людей социалистического общества. Поэтому мне больно видеть, как словами «социалистический реализм» иногда покрывается натурализм, то есть восприятье действительности в ее неподвижности. Отсюда и происходят тот холод, то отсутствие «сообщничества» между художником и его персонажами, о которых я только что говорил.

Простите, что я отнимаю у Вас время этими мыслями, уходящими далеко от злополучной статьи. Если бы я их не высказал, осталось бы неясным мое писательское устремление: ведь в ошибках, как и в достижениях, сказывается то, что мы, писатели, хотим дать. Отсутствие меры или срывы у меня происходят от того же: от потрясенности молодостью нашей страны, которую я переживаю, как мою личную молодость. То, что я живу большую часть времени в Париже, может быть, и уничтожает множество ценных деталей в моих наблюдениях, но это придает им остроту восприятья. Я всякий раз изумляюсь, встречаясь с нашими людьми, и это изумление — страсть моих последних книг. Мне приходится в Париже много работать над другим: над организацией писателей, над газетными очерками о Западе, но все же моей основной работой теперь, моим существом, тем, чем я живу, являются именно это волнение, это изумление, которые владеют мною как писателем.