Александра Федоровна. Последняя русская императрица - Павел Мурузи

Каждый день комендант назначал дежурного офицера, совершавшего обход дворца. Николай всегда вел себя очень дружелюбно, и всегда первым протягивал руку для пожатия. По привычке протянул он руку и этому офицеру. Но тот отказался пожать руку царю.

У Николая на глазах выступили слезы. Положив ему руки на плечи, он спросил:

— Отчего же, голубчик? Что вы имеете против меня?

Заложив руки за спину, с ненавистным лицом, тот буркнул:

— Hи за что на свете! Потому что я — из народа. А когда народ протягивал вам руку, вы от нее отказались…

Подобные оценки случались все чаще. Дни шли. Позже Николай поймет, что он, по существу, жил не в реальном, а в каком-то вымышленном мире, который для него создавали придворные и льстецы.

На самом ли деле Керенский пытался отправить императорскую семью за границу? Говорят, что он действительно вел секретные переговоры с английским правительством. Разве Александра не была внучкой королевы Виктории и кузиной короля Георга V? Следует подчеркнуть, что позиция, занятая английской королевской семьей была, по крайней мере, двусмысленной. В первые дни заключения царской семьи в Царском Селе еще было время, чтобы вырвать несчастных из рук их тюремщиков, и если они не хотели принимать их как членов своей семьи то, по крайней мере, могли бы оказать им помощь, как ее оказывают, например, жертвам кораблекрушения. Пришлось довольно долго ждать нерешительного приглашения от Георга V оказать гостеприимство своему несчастному кузену — русскому царю на английской земле. Оно в конце концов, поступило, но содержало в себе столько ограничений, которые читались между строк, что наводило на мысль об искреннем желании британской короны, чтобы такое событие не произошло. Премьер-министр Дэвид Ллойд-Джордж делал все, чтобы такой проект не состоялся, он открыто заявлял, что английский народ может оказать плохой прием на своей земле государыне, в жилах которой течет немецкая кровь!

Александра до последнего момента надеялась, что Англия вызволит их из пленения, но никому об этом не говорила. Она не осмеливалась говорить об этом ни с мужем, ни с детьми. Однажды она все же сказала об этом новому коменданту дворца капитану Коцебу. Он хорошо, по-дружески относился к бывшей царице, был убежден в ее невиновности, искренне жалел ее и сочувствовал этой приходившей в отчаяние женщине, но он подчинялся своим командирам, и ничем не мог ей помочь:

— Мадам, хотя я не английский король, но все равно мог бы помочь вам бежать… но сейчас я ничего для вас сделать не могу… не могу…

Императрица жадно набрасывалась на новости каждое утро. Все вокруг лгут, а английские дипломаты в Петрограде были ужасно смущены отсутствием особого энтузиазма у британского двора в отношении приема в Лондоне своих русских родственников. Глава Временного правительства князь Львов со скорбной физиономией официально заявил, что секретные переговоры с британским кабинетом ничем положительным не увенчались, из чего следует, что Англия категорически отказывается принять у себя императорскую чету.

Комедия продолжалась. Керенский, загнанный в угол Александрой, ответил:

— Мадам, Петроградский совет против вашего отъезда.

Позже знаменитый английский посол в Петрограде сэр Джордж Бьюкенен утверждал, что этот ответ Керенского — чистая ложь, что именно он возражал против переезда русских государей в Англию. Кому из них верить?

Орудовавшие в тени, эти мерзавцы прекрасно знали, что не выпустят из своих рук добычу. Николай, как и его жена, уже давно готовил себя к перспективе английской ссылки, и в этой связи задавал себе тысячу вопросов. Он в своем дневнике записывает, что если теперь он — человек абсолютно бесполезный для своей страны, то утешением ему могла бы стать его ссылка на принадлежавшие ему земли в Крыму, в Ливадию, с которой его связывали столько нежных воспоминаний. Он говорил об этом с Александрой. Она его внимательно слушала во время коротких встреч, которые позволяли им люди Керенского. Но теперь она слушала его не так как прежде, иначе. Александра уже обитала в нерукотворном дворце, в этом бесформенном чертоге без входа и выхода, в этом месте для молитв, очищения, абсолютной, светлой любви.

Ее несколько суровая душа, изнывавшая по мистическому одиночеству, уносилась за пределы жизни земной, куда- то ввысь.

От этого она не любила меньше своего нежного Николая и своих детей. Теперь она всех их вбирала в себя, как русская матрешка, начиненная другими, поменьше, хотя и предстает перед глазами как одна-единственная.

Более проницательная, чем Николай, в отношении всех политических проблем и этого безумия, все больше охватывавшего всю прежнюю империю, она прекрасно понимала, что Англия обхаживает своего нового союзника, — Временное правительство.

Она гнала от себя неприятную для нее мысль о возможном освобождении ее с мужем и детьми по инициативе этого чудовищного кайзера Вильгельма II, который, как говорят, пообещал произвести такой обмен, — за императорскую чету отпустить всех пленных русских офицеров. Нет, теперь она всем своим существом хотела оставаться русской, страдать и надеяться, — пусть она будет пленницей народа, но она будет с русскими. Ее неподрывная вера в Господа делала ее бесчувственной к любой угрозе, к любому наказанию. А мечта о Ливадии была таким утешающим бальзамом для ее сердца, словно тонкий запах давно забытых духов. Николай не отрывал от нее глаз во время их коротких встреч. Ему хотелось знать, разделяет ли она с ним его надежды, его упования? Но как он мог в этом сомневаться?

Однажды вечером, когда к ним снова пришел Керенский и осведомился об их здоровье, Николай откровенно спросил его:

— Если мы лишены возможности ехать в Англию, то почему нас не отправить в Крым?

Как всегда, по своему обыкновению, Керенский ему не отказывал, но ничего конкретного и не пообещал.

Время шло, а беспорядки в Петрограде все усиливались. Все более тревожные вести с фронта давали министрам все больше забот.

Чернь неоднократно пыталась проникнуть за ограду Царского Села, и с каждым днем становилась все реальнее угроза для жизни царской семьи.

Через неделю после последней беседы с императором к нему вновь пришел Керенский.

— К сожалению, — начал он, — князь Львов сказал, что все южные губернии охвачены восстаниями, междоусобной борьбой, поэтому из наших планов придется исключить и Крым, и Кавказ. Если события будут и дальше развиваться в таком направлении, то мы, боюсь, ничего для вас сделать не сможем. Но я несу полную ответственность за вашу жизнь, за жизнь всех членов вашей семьи!

В пятницу, 11 августа, в этот прекрасный летний день, граф Бенкендорф, верный обер-гофмаршал императора, сообщил ему о приказе, отданном Керенским: царская семья в Крым не поедет, отъезд намечен в какой-то отдаленный город на востоке.

На следующий день, 12 августа, в день рождения цесаревича, по просьбе императрицы из Знаменской церкви для этого скромного праздника в заточении в Александровский дворец принесли чудотворную икону Божьей Матери. «Все были в слезах, — писал Бенкендорф. — Даже солдаты, растрогавшись, подходили приложиться к иконе… Это было как прощание с прошлым, которое уже больше не вернется».