Опыты любви - Ален де Боттон

23. Когда мы возвращались в Ислингтон, движение по Юстон-роуд было все еще затруднено. Еще задолго до того, как подобные вещи вообще обрели смысл, мы договорились о том, что я подвезу Хлою домой. Тем не менее основной вопрос соблазнителя (целовать или не целовать) осязаемо присутствовал с нами в машине. В определенный момент сближения актер должен пойти на риск лишиться своей аудитории. Соблазняя другого, собственная личность может пытаться втереться в доверие, прибегая к тактике подражания, но в конечном счете игра заставляет одного из участников прояснить ситуацию, даже под угрозой оттолкнуть объект своих желаний. Поцелуй бы поставил все с головы на ноги, тактильный контакт необратимо изменил бы соотношение сил, положив конец кодированным сообщениям и узаконив подтекст. И все же, когда мы добрались до дома 23а по Ливерпуль-роуд, я, испытывая величайший страх ошибиться в интерпретации знаков, заключил, что момент, когда мне предложат, как говорится, чашку кофе, еще не настал.

24. Но после еды в состоянии стресса, да еще щедро сдобренной шоколадом, мой желудок неожиданно заявил совершенно иные приоритеты, и мне пришлось попроситься наверх в квартиру. Следом за Хлоей я поднялся в гостиную и оттуда в ванную. Когда через какое-то время я вышел из ванной, мои намерения нисколько не изменились, я потянулся за пальто и твердо сказал своей любви — со всей глубокомысленностью человека, отдавшего предпочтение сдержанной манере и решившего, что фантазии последних недель должны оставаться фантазиями, — что я провел прекрасный вечер, что надеюсь скоро снова ее увидеть и что позвоню ей после рождественских каникул. Довольный тем, как убедительно получилось, я поцеловал ее в обе щеки, пожелал доброй ночи и повернулся, чтобы уйти.

25. Учитывая обстоятельства, мне очень повезло: Хлоя оказалась не такой легковерной и задержала меня, ухватив за концы шарфа. Она втащила меня обратно в квартиру, обняла обеими руками и, твердо глядя мне в глаза, с усмешкой, до сих пор относившейся только к шоколаду, прошептала: «Знаешь, мы ведь не дети».

26. С этими словами она прижалась губами к моим губам, и начался самый долгий и самый прекрасный поцелуй, который когда-либо выпадал на долю мужчины.

1. Немного найдется в природе вещей, которые были бы настолько противоположны друг другу, как секс и мысль. Секс — продукт тела, мысль в нем не участвует; это дионисийское, моментальное освобождение от власти разума, экстатическое разрешение физического желания. В сравнении с ним мысль выглядит болезнью, патологической одержимостью порядком, воплощением печальной неспособности отдаться потоку. Для меня думать во время секса было все равно что переступить через основной закон близости, расписаться в проклятом бессилии хотя бы эту область сохранить нетронутой для бездумности, свойственной людям до грехопадения. Но был ли у меня выбор?

2. Это был самый сладкий поцелуй, какой только можно себе представить. В нем было и легкое пощипывание травки на пастбище, и нежные поползновения к мародерству — разведка, позволявшая узнать неповторимый вкус кожи друг друга, и так все время, пока давление нарастало, пока наши губы разделились и потом соединились вновь, рты, не дыша, кричали о желании; мои губы лишь на мгновение оставили губы Хлои, чтобы бегло коснуться ее щек, ее висков, ее ушей. Она теснее прижалась ко мне, наши ноги переплелись, голова закружилась, мы рухнули на диван, смеясь и цепляясь друг за друга.

3. Если и было что-то, что нарушало этот Эдем, то это был рассудок, скорее даже мысль о том, как странно лежать в гостиной Хлои, касаться губами ее губ, водить руками вдоль ее тела, чувствовать возле себя ее тепло. После всей неоднозначности поцелуй возник так внезапно, так неожиданно, что мой рассудок отказывался уступить телу контроль за происходящим. Не сам поцелуй, а мысль о поцелуе грозила целиком завладеть моим сознанием.

4. Я ничего не мог с собой поделать: я все время думал о женщине, чье тело, еще несколько часов назад — ее полная и нераздельная собственность (на него лишь намекали очертания блузки и контуры юбки), теперь было готово открыть мне самые потаенные свои уголки, задолго до того (из-за эпохи, в которой нам выпало жить), как она раскрыла передо мной потаенные уголки своей души. Хотя мы проговорили достаточно долго, я чувствовал несоответствие между моим дневным и моим ночным познанием Хлои, между близостью, которую подразумевал контакт с ее половыми органами, и, по большому счету, совершенно неизвестными мне другими аспектами всей остальной ее жизни. Но присутствие в моей голове подобных мыслей в соединении с тем, что мы физически задыхались, казалось, грубо попирало все законы желания — эти мысли вторгались с неприятной объективностью, как будто с нами в комнате присутствовал кто-то третий, — третий, кто смотрел бы, наблюдал, а возможно, и взялся бы судить.

5. — Подожди, — сказала Хлоя, когда я расстегивал на ней блузку, — я задерну занавески: не хочу, чтобы видела вся улица. Или почему бы нам не пойти в спальню? Там больше места.

Мы поднялись со смятого дивана и прошли через темную квартиру в спальню Хлои. Широкая белая кровать стояла посередине, на ней громоздились подушки, газеты, книги и телефон.

— Извини за беспорядок, — сказала Хлоя. — Прочие помещения для посторонних глаз, а здесь я действительно живу.

На вершине всех этих подушек восседал зверь.

— Познакомься: Гуппи, моя первая любовь, — сказала Хлоя, протягивая мне серого мехового слона, на физиономии которого не читалось и следа ревности.

6. Пока она очищала поверхность кровати, возникла забавная неловкость: на смену активности наших тел всего минуту назад теперь пришло тягостное молчание, которое вдруг открыло нам, как пугающе мало одежды на нас осталось.

7. Поэтому, когда мы с Хлоей раздевали друг друга, сидя на краю широкой белой постели, и при свете маленького ночника впервые увидели наши обнаженные тела, мы постарались вести себя так же беззастенчиво, как Адам и Ева до грехопадения. Я запустил руки Хлое под юбку, а она расстегнула мои брюки с естественным и непринужденным видом, как будто нам было не впервой разглядывать обольстительные контуры половых органов друг друга. Мы вступили в фазу, когда разуму полагается передать контроль телу, когда разум должен освободиться от всяких мыслей, кроме мысли о страсти, когда не должно было оставаться места ни для суждений, ни для чего другого — одно желание.

8. Но если и было что-то, что могло воспрепятствовать нашей не обремененной мыслями страсти, то это была наша вездесущая неуклюжесть. Именно неуклюжесть призвана была напоминать нам с Хлоей о том, насколько смешно и странно мы заканчивали вечер — вдвоем в постели: я, пытаясь изо всех сил стащить с нее нижнее белье (часть его так и запуталась у нее где-то возле колен), она — мучаясь с пуговицами на моей рубашке. И все же мы оба прилагали усилия к тому, чтобы воздержаться от комментариев, даже от улыбок. Мы упрямо смотрели друг на друга честными глазами страстного желания — как если бы сами не видели смешной стороны происходящего, сидя полуголыми на краю кровати с лицами, полыхающими, как у провинившихся школьников.