Преображение мира. История XIX столетия. Том I. Общества в пространстве и времени - Юрген Остерхаммель

которых Ленуар счел значимыми для национальной истории[50]. После Наполеоновских войн новые музеи, имевшие историческую направленность, неоднократно возникали в качестве «национальных музеев». Уже в 1802 году так был назван музей в Венгрии, где ввиду отсутствия коллекции правящего дома обратились к пожертвованиям местной аристократии. Спустя непродолжительное время то же название использовали в скандинавских странах. В Великобритании укреплению национального и имперского сознания служила Национальная портретная галерея, созданная парламентом в 1856 году. Исторический музей основывался на новом понимании «исторических объектов». Только древности было недостаточно. С одной стороны, такой объект должен был обладать неким внятным значением, которое сразу было бы очевидно при взгляде на него, с другой стороны – должно было быть очевидно, что его требовалось спасти от уничтожения и сохранить. В Германии, где после 1815 года повсеместно основывали общества любителей истории и древностей, призванные воскрешать память об «отечественном» прошлом, для создания национального музея потребовалось время. Соответствующее решение было принято только в 1852 году, и после этого в Нюрнберге был построен Германский (а не «Немецкий») национальный музей, преисполненный духа патриотических грез с сильным креном в средневековую историю[51]. Об учреждении столичного центрального музея никогда и не помышляли, даже после образования в 1871 году Германской империи.

В странах Азии и Африки исторические музеи возникли большей частью уже после провозглашения ими политической независимости. К этому моменту большая часть местных художественных шедевров, рукописей и археологических объектов оказалась в музеях метрополий[52]. Из Египта такой отток художественных ценностей начался уже с французского вторжения 1798 года. Мухаммед Али, правитель Египта с 1805 по 1848 год, хотя и издал запрет на вывоз ценных предметов старины, сам продолжал их щедро раздаривать. Египетский музей в Каире вырос, по существу, из частной инициативы французского археолога Огюста Мариета, который в 1858 году был назначен хранителем египетских древностей. Мусульманские властители того времени испытывали смешанные чувства к такому учреждению, как построенный в неофараоновском стиле музей Мариета. Мир языческих мумий был им чужд, но, с другой стороны, они видели, что растущее увлечение европейцев доисламской древностью идет на пользу международной репутации Египта[53]. Для музеев в Стамбуле (Константинополе[54]) большое значение имел тот факт, что Османская империя в 1874 году добилась права участвовать в распределении находок, обнаруженных во время археологических раскопок, которые проводились под иностранной эгидой. В Китае огромный комплекс бывшего императорского дворца, так называемый Запретный город, состоявший из тысяч отдельных храмов, залов и павильонов и пришедший со временем в упадок, был в 1925 году целиком объявлен музеем и большей частью открыт для публичного доступа. Однако Исторический музей, подчиненный националистической программе, государство создало лишь в 1958 году.

Этнологические музеи не имели прямого отношения к патриотическим или националистическим устремлениям[55]. Они начали свое развитие лишь где-то с середины XIX века, иногда как продолжение княжеских кунсткамер и частных коллекций отдельных ученых. В 1886 году в Берлине был основан Королевский музей народоведения, приобретший скоро славу этнологического музея с самыми богатыми в мире фондами. Немецкая этнологическая наука не являлась продуктом колониализма, она вышла еще из доколониальной либерально-гуманистической традиции, рано проявившейся в немецкой культурологии[56]. Немецкие путешественники и этнологи собирали свои коллекции на всех континентах. Перед этнологическими музеями с самого начала была поставлена высокая планка. Задача музея определенно не сводилась к простому удовлетворению примитивного любопытства «толпы». Он был призван превращать свои объекты в материал для науки, служить исследовательским целям и подготовке специалистов[57]. Этнологические музеи выставляли при этом трофеи, оказавшиеся в Европе в результате грабежа или почти не отличавшейся от грабежа скупки, то есть их коллекции складывались не вследствие традиции и не как часть национального наследия[58]. Цель состояла в том, чтобы представить многообразие форм человеческой жизни, но жизни лишь тех народов, которые в то время назывались «примитивными». Каждый отдельный музей был частью зарождавшегося транснационального мира коллекционирования и экспонирования. Так же как и в случае с картинными галереями, знатоки вскоре смогли получить представление о состоянии музейных фондов во всем мире. Музеи соревновались друг с другом и одновременно являлись элементами глобального движения репрезентации материальной культуры. Побуждающее воздействие таких собраний приобретало и подрывной характер, когда в них искали вдохновение художники-авангардисты. Им не было необходимости отправляться в путешествие по южным морям (подобное предпринятому в 1891 году Полем Гогеном), чтобы подвергнуть себя обновляющему воздействию «примитивной» культуры[59].

Не только предметы, но и люди вывозились в Европу и Северную Америку и выставлялись на публичное обозрение, чтобы в «научных» и одновременно коммерческих целях демонстрировать инаковость и «дикость» незападных культур. Ближе к концу XIX века такое экспонирование людей стало частью повседневной культуры развлечений в крупных городах Запада, а передвижные выставки добирались и до небольших городов вроде Констанца. Такова была одна из характерных особенностей этой динамичной эпохи культурного перелома[60]. До 1850 года представления подобного рода можно было увидеть крайне редко, и уже после Первой мировой войны на такие выставки было по соображениям гуманности наложено табу. Коммерческое выставление напоказ небелых или физически ущербных людей было в течение XX века объявлено неприемлемым и преступным по всему миру. Принцип же этнографического музея, напротив, пережил во всемирном масштабе эпоху деколонизации и претерпел переоценку: если раньше его целью была объективирующая панорама «примитивных» жизненных форм, то впоследствии он стал служить сохранению общего культурного наследия в полиэтничном мире. Этот созданный XIX веком музейный тип и сам был деколонизирован.

Всемирные выставки

Нововведением XIX века стали всемирные выставки – самое очевидное свидетельство соединения панорамного взгляда на мир со стремлением энциклопедически его задокументировать[61]. Всемирные выставки могут быть истолкованы как «средства массовой коммуникации», которые отличаются скоротечностью, не позволяющей ничего толком разглядеть, и одновременно долговечностью, ибо то, что для них создано, сохраняется как наследие для потомков[62]. У истоков традиции стояла Великая выставка промышленных работ всех наций (Great Exhibition of the Works of Industry of All Nations) в лондонском Гайд-парке (1851), столь нашумевший Хрустальный дворец которой – сооружение из стекла и железа длиной 600 метров – оставил по себе память до сего дня, хотя остатки его конструкций, перемещенные на окраину города, сгорели еще в 1936 году. Великая выставка была творением начинающейся железнодорожной эры. Именно железная дорога сделала возможной перевозку более 100 000 экспонатов выставки и до миллиона посетителей из провинции на место события: своего рода прототип «экспо-туризма» новейших времен. С одной стороны, Великая выставка формировала свое наследие за счет богатой смыслами символики, которая вокруг