Даниэль Деронда - Джордж Элиот

– Недалеко отсюда.

– Одна?

– Нет, – ответила Мира, смотря ему прямо в глаза, – с братом.

Словно молния блеснула в глазах старика. Но через минуту он пожал плечами.

– С Эздрой? Где ты его нашла?

– Долго рассказывать. Вот наш дом. Брат никогда не простил бы мне, если бы я отказала вам в гостеприимстве.

Мира стояла на подъезде. Сердце ее тревожно билось при мысли, – что произойдет при свидании отца с Эздрой, и в то же время ей было жаль этого несчастного человека.

– Подожди минутку, милая, – сказал Лапидот, – каким человеком стал Эздра?

– Добрым, удивительным! – воскликнула Мира в волнении. – Он очень учен, думает о великом; все его глубоко уважают. Рядом с ним чувствуешь себя в присутствии пророка, – перед ним бесполезно лгать.

– Милая, – сказал Лапидот нежным, ласкающим тоном, – неужели тебе все равно, что сын меня увидит в таких лохмотьях?

Если б у меня была небольшая сумма денег, то я прилично бы оделся, походил бы на вашего отца и мог бы найти себе приличное место, – а теперь меня принимают за нищего-скомороха. Я хотел бы жить с моими детьми, забыть прошлое и простить всем. Если бы ты дала мне десять фунтов стерлингов или принесла завтра, я через два дня явился бы к вам в приличном виде.

Мира чувствовала, что не должна поддаваться соблазну, и решительно отвечала:

– Мне больно отказать вам, батюшка, – но я обещала моим друзьям не иметь с вами никаких тайн. Пойдемте к брату, и мы вам все устроим.

– Хорошо, я приду завтра, – отвечал Лапидот и тут же добавил: – я расстроен этой встречей, Мира. Позволь мне немного оправиться. Но, если у тебя есть деньги в кармане, одолжи мне что-нибудь на покупку сигар.

Мира, не рассуждая, опустила руку в карман и подала отцу свое портмоне. Лапидот поспешно схватил его и удалился почти бегом.

Между тем, Мира вернулась домой сильно взволнованная и бросилась перед братом на колени.

– Эздра! Отец… остановил меня. Я хотела его привести сюда. Сказала, что ты его примешь. Он отвечал: – «Нет, я приду завтра». Он попросил у меня денег. Я отдала ему свое портмоне, и он ушел.

Эздра ожидал худшего. Заметно успокоенный, он отвечал нежным Тоном:

– Не тревожься, Мира, и расскажи мне все.

Она передала весь разговор с отцом.

– Он завтра не придет, – сказал Эздра.

Ни один из них не высказал своего тайного убеждения, что Лапидот будет, конечно, подстерегать Миру на улице и выпрашивать у нее деньги.

Вернувшись в Лондон, Деронда чувствовал себя совершенно новым человеком. Он словно получил право на то, чего смутно жаждал; он вернулся с сознанием, что долг повелевает ему идти, именно, туда, куда тайно влекло его сердце. Найдя своих предков, он точно нашел вторую душу.

Он немедленно отправился в квартиру Мардохея. Это было, именно, в тот день, когда Мира встретила отца, и как она, так и ее брат, находились в очень грустном настроении.

– Даниэль Деронда может войти? – вдруг произнес знакомый голос в дверях.

– Да, да, – отвечал Мардохей.

Лицо Деронда сияло необыкновенной радостью. Он протянул руки Мире и Мардохею и произнес торжественно:

– Я не говорил вам, – зачем поехал за границу; меня вызвали туда для объяснения тайны моего происхождения. Вы были правы, Мардохей: я – еврей.

Оба они крепко сжали друг другу руки; глаза Мардохее заблестели, а Мира вздрогнула.

– Мы принадлежим к одному народу, – продолжал Деронда, – наши души стремятся к одной цели, и ни в жизни, ни в смерти ничто нас не разъединит. Мой дед оставил коллекцию рукописей, надеясь, что они перейдут в руки внука. Теперь это исполнилось, несмотря на все старания скрыть от меня мое происхождение. Я привез шкатулку с этими бумагами и оставлю ее у вас, Мардохей. Вы, конечно, мне поможете их разобрать и прочесть.

– Даниэль, – сказал Мардохей, – я вам говорил с самого начала, что мы не знаем всех путей Провидения!..

Лапидот, расставшись с дочерью, в тот же вечер проиграл полученные от нее деньги, но после долгих размышлений он решил, что жизнь с детьми для него будет выгоднее, чем случайные подачки от дочери. Поэтому вечером на другой день после первого свидания с Мирой он отправился к их дому, в надежде увидеть Миру и найти удобный предлог войти в дом. Но было уже поздно, и в открытое окно он услыхал пение.

Эго пела Мира, а Эздра слушал с закрытыми глазами. Вдруг в комнату вошла служанка и нерешительно сказала:

– Какой-то господин спрашивает вас, мисс. Он называет себя вашим отцом.

– Попросите его сюда, – обратился Эздра к служанке.

Сердце Миры тревожно забилось, и она не сводила глаз с Эздры, который тоже встал.

– Эздра, сын мой! – воскликнул Лапидот, входя, – ты, верно, не узнал бы меня после такой разлуки?

– Я вас знаю слишком хорошо, отец, – холодно ответил Эздра.

Онь попросил Миру оставить их одних с отцом.

– Мы живем здесь с сестрой, – начал он, когда Мира вышла, – на средства, доставляемые мне добрым, щедрым другом и добываемые Мирой тяжелым трудом. Пока у нас будьте, дом, мы не выгоним вас из него. Вы – наш отец, и хотя вы порвали все узы родства, но мы признаем свой долг. Вы бежали с деньгами, оставив долги неоплаченными, вы бросили нашу мать, отняли у нее ребенка, сделались игроком, хотели погубить сестру, – но она спасла себя. Мы дадим вам кров, постель, пищу, одежду, – но мы никогда не будем вам доверять.

Большего Лапидоту ничего не нужно было, – только бы остаться жить у детей. Вскоре в нем исчезла всякая тень смущения. Он стал весело говорить с Мирой о ее пении, а когда прислуга подала ему ужин, он постарался доказать ей, что он настоящий джентльмен.

Придя в следующий раз к Эздре, Деронда был очень поражен, найдя в скромном домике нового обитателя – старика Лапидота. Мира нашла нужным сказать отцу о дружбе Деронда к ее брату и об его благодеяниях, но умолчала о спасении ее самой из воды.

Деронда в первый раз явился в небольшой домик на третий день после переезда Лапидота. Новое платье, заказанное старику, еще не было готово, и потому он не вышел к Деронда, желая произвести на него, по возможности, приятное впечатление и снискать расположение Деронда. Вообще он старался вести себя чрезвычайно осторожно и любезно со всеми, – он, невидимому, искренно интересовался музыкальными уроками Миры, смиренно исполнял требования прислуги не курить табак в комнатах и наслаждался подаренной ему дочерью трубкой и табаком в соседнем сквере.

Во второе свое посещение Деронда застал Лапидота в комнате Эздры; он уже был прилично одет и просил позволения остаться при чтении старых бумаг из шкатулки деда Деронда. Деронда обошелся с ним очень холодно, чувствуя естественное отвращение к человеку, причинившему несчастье всему своему семейству; но он не мог прогнать его из комнаты, тем более, что старик оказался даже очень полезным для разбора древних манускриптов. Лапидот предложил переписать эти рукописи, так как глаза у него были гораздо сильнее, чем у больного Эздры. Деронда охотно согласился, полагая, что эта готовность работать доказывала спасительную перемену в старике, и даже на лице Эздры появилось довольное выражение, – но он все же выразил желание, чтоб переписка происходила на его глазах.