Проклятие Батори - Линда Лафферти

– Заниженные ожидания, – проворчала мать, глядя сквозь кристально прозрачную жидкость в своей рюмке. – И ты, на мой взгляд, оказалась слишком кроткой.

Бетси понимала, что это все сливовица, но восприняла слова матери, как удар в живот.

– А этот Джон, – продолжала Грейс. – Если б ты осталась с ним, то сейчас работала бы в Массачусетском технологическом институте.

– В Массачусетском технологическом нет курса психотерапии, мама.

– Ну, тогда в Бостонском университете, – сказала Грейс, протягивая руку к бутылке сливовицы, и плеснула себе в рюмку. Тягучая жидкость перелилась через край на вязаный коврик.

– Мама. В ней больше пятидесяти градусов…

– Или, может быть, в Гарварде. У тебя ведь есть мозги. Тебе не достает другого…

– Я никогда не хотела преподавать в университете.

– Можно проводить практические исследования. Публиковать свои работы. Сделать себе имя!

– Я помогаю людям, мама. Разве это плохо?

– Как твой отец! Ха! – презрительно воскликнула Грейс, и ее язык пристал к нёбу. Она издала щелкающий звук.

«Как дельфин», – не удержалась от мысли Бетси.

– «Помогаю людям»! – повторила мать наконец, отодрав язык. – Как будто люди – сломанные игрушки, которые он умеет чинить. Подклеить здесь, подклеить там… Он никогда не хотел публиковать свои работы. Знаешь, как его уважали в Вене до того, как мы поженились? А потом ни с того ни с сего он решил спрятаться под ковер. Исчезнуть.

– Что плохого в том, чтобы помогать людям справляться с их проблемами?

– Помогать людям! Этим занимаются социальные работники и школьные учителя! Регулировщики на переходах для детей, бойскауты…

– Знаешь что, мама? Похоже, ты перебрала сливовицы. И на самом деле ведешь себя так, потому что не можешь пережить папину смерть.

– А вот не надо тут этого твоего психоанализа, девочка! – отрезала Грейс, грозя дочке костлявым пальцем. – Я не нуждаюсь в твоих советах. – Лицо ее сморщилось от горя, и она заплакала.

– Мы могли поговорить о папе, совершенно не ссорясь, – мягко проговорила Бетси. – Тебе нужно с кем-то поговорить.

Грейс крепко зажмурилась и покачала головой, пытаясь отогнать эти слова.

– Я хочу поговорить о тебе, а не о твоем отце! – сказала она, крепко сжав ножку рюмки. В ее пальцах, ухватившихся за рюмку, как птичья лапа за насест, Бетси увидела очертания костей.

– Если бы ты осталась с Джоном, он бы выправил тебя. Это был практичный молодой человек. Никакой ерунды. Он бы стал чертовски хорошим отцом, он бы вас всем обеспечил. А у меня уже были бы внуки.

У Бетси вдруг захватило дыхание. Она хотела ответить матери, но не могла вымолвить ни звука. И просто встала, схватила с крючка куртку, обмотала шарфом шею на три оборота, натянула лыжную шапку с кисточкой и перчатки.

– Куда ты? – рявкнула Грейс, наклонившись в кресле, отчего чуть было не свалилась на пол. – Бетси! Там ведь снежная буря!

– Луше буря там, чем буря здесь, мама.

Бетси хлопнула дверью, прогоняя жгучие слезы. Снежинки таяли у нее на ресницах, заслоняя взор.

Чахтицкий замок

28 ноября 1610 года

Проверив состояние конюшен, Янош спросил, нельзя ли его представить хозяйке замка.

– Графиня не дает аудиенций до наступления сумерек, – ответил Ковач. – Вы увидитесь после заката.

Янош оглянулся на мрачный замок, где раньше заметил движение какой-то тени.

– Похоже, я уже видел ее мельком, когда занимался с жеребцом.

Стражник удивленно посмотрел на него, изогнув бровь.

– Сомневаюсь в этом, конюший Сильваши. Не при свете дня.

Он поднял руку в перчатке, предлагая Яношу следовать за ним в бараки, где отдыхали стражники и конюхи.

Тяжелые двери со скрипом отворились, дохнув на пришедших запахом щей. Этот кислый запах перебивал все другие, разве что порой доносился запах немытого тела стражников.

– Можешь постелить себе у очага, – сказал Ковач. – Поварята поддерживают огонь всю ночь.

– Вы новый конюший? – пропищал чей-то высокий голос. – Да, пора бы кому-то позаботиться об этих несчастных животных, а то они уже почти превратились в мясо для моего котла.

Поваром оказался тощий человек с туго обтянутым кожей черепом. Янош видел, как при разговоре двигаются мышцы на его шее и челюсти. Мясистыми были только предплечья, натруженные помешиванием в массивном железном котле. Судя по тщедушной плоти этого повара, его стряпня не предвещает ничего хорошего, подумал Янош.

Он посмотрел на стражника.

– Я бы хотел приступить к работе и заняться лошадьми как можно скорее. Повар, у вас есть сахар?

– Ах! – ответил тот, качая своей черепообразной головой. – Вы думаете, у повара в бараке может быть сахар? Сахар запирают в кладовой под зорким присмотром поварихи Броны. Его привозят из Венеции, он дорогой…

– Мне нужно всего пять ложек. Пожалуйста, добудьте сейчас же ради здоровья лошадей. Здесь они принесут больше пользы, чем в брюхе какого-нибудь знатного сладкоежки.

Ковач и повар переглянулись, не зная, что ответить дерзкому молодому конюшему.

– Капитан Ковач, вы пользуетесь в сортире известью? – спросил Янош.

Стражник в гневе наморщил лоб.

– Мы пользуемся ей, чтобы чистить бараки. На что ты намекаешь?

– Хорошо. Мне понадобится хотя бы полведра щелока. И солома вроде той, которую бросают на ночное золото[12]. Мне понадобится довольно чистая, свежая солома, чтобы набросать по всей конюшне слоем в фут.

К ночи Ковач увидел, как новый конюший усердно трудится вместе с ватагой мальчишек-конюхов. Впрочем, больного Алойза Янош усадил у огня и накрыл одеялом.

Конюший положил на колено заднюю ногу кобылы и поднес смердящее копыто к лицу.

– Смотрите: треугольная часть – стрелка – самое чувствительное место, – объяснял он мальчикам. – Никогда не срезайте ее, если только она не омертвела и не свисает. Эта часть копыта живая и чувствует боль, как ваши пальцы. – Острым ножом он очистил островок мягкой плоти от навоза и впившихся камешков. Потом один из конюхов накапал в гниющее копыто щелока, а Янош обернутыми в тряпку пальцами вдавил туда известковый порошок. – Это надо проделывать каждый день, пока плоть не заживет и не подсохнет, – сказал он, все еще держа копыто в руке, а потом отпустил его и выпрямил колено.

Подойдя к кобыле, Ковач увидел на гнойной ране что-то белое и блестящее. Кобыла фыркала, а мальчики-конюхи кивали, получая указания конюшего.