Христианская альтернатива революционным потрясениям в России. Избранные сочинения 1904–1907 годов - Николай Николаевич Неплюев

идеалом самоотверженного, бескорыстного труда на пользу общую, дисциплинированных любовью, способных пользоваться братской свободой, не злоупотребляя ею, трудовой общиной, представляющей из себя здоровую, живую клетку общественного организма, ту живую, здоровую клетку, без которой никакой живой организм ни быть здоровым, ни даже вообще жить не может, трудовой общиной, в которой по самой сути её могут жить и действовать только здоровые общественные элементы, представители истинной свободы, способные на свободное созидание и неспособные покушаться на чью-либо чужую свободу и совершать какие-либо насилия над чужой личностью и чужим имуществом. Этому Трудовому братству я передал при жизни моей в собственность всё моё имущество без всякого выкупа, обеспечив возможность существования центрального Трудового братства с двумя сельскохозяйственными школами, мужской и женской, и после моей смерти материальную возможность учреждать неограниченное число отделений Трудового братства, имеющих стать самостоятельными трудовыми братствами, как в России, так и в других странах.

Вы видите, что вы не имеете основания смотреть на меня как на суеверного мистика, утешающего себя и других в деле духовной проституции и покладистой уживчивости со злом земной жизни надеждами на добро жизни загробной, ни как консерватора, принципиально враждебного всякому освободительному движению и всякому прогрессу в направлении лучшего будущего для человечества, ни как на «буржуя», цепко держащегося за своё добро, не желающего ни с кем делиться своим достоянием и, напротив, желающего всех эксплуатировать в свою пользу и обирать ради собственного обогащения.

Все это даёт мне право надеяться, что вы не отнесетёсь ко мне с предвзятым недоброжелательством, согласитесь меня выслушать и выслушаете меня внимательно, честно, по совести проверив сказанное мной, приняв то, что будет в словах моих убедительно для ума и сердца вашего.

Рутине жизни, тому, что развращало умы и сердца, тому, что делало силу зла в жизни, я настолько не сочувствовал, что заслужил репутацию пессимиста, упорно призывая к лучшему и, следовательно, твёрдо веря в возможность этого лучшего будущего для человечества. В сочинениях моих я беспощадно клеймил зло рутины жизни, давно предсказывал неизбежность того озлобления, той грубой братоубийственной борьбы, в которые мы теперь погружены. Моих доводов не опровергали, а голословно говорили, что я преувеличиваю. Так и моей программы мирного прогресса не опровергали, не заменяли иной программой свободного созидания мирного благоденствия, а просто её замалчивали, как нечто не стоящее внимания, одни – мирясь с рутиной и желая бессрочного коснения в ней, другие – веруя во всемогущество буквы законов и учреждений, стремясь добиться «либеральных законов» и «свободных учреждений» для людей, не способных пользоваться свободой, не злоупотребляя ею, третьи – предпочитая во имя свободы призывать к насилию, отрицающему право свободы за другими, требуя её лишь для себя. Все отвергали мою программу, не желая личного самоусовершенствования, без которого я не признаю возможным и никакого улучшения жизни. Все твёрдо решили, что человечество надо брать таким, каким оно есть, что оно может оставаться гордым, злым, корыстным, беспринципным и распущенным, что дело не в том, чтобы человечество стало лучшим, а только в том, чтобы оно, так или иначе, «устроилось». Одни понимают это «устроение» человечества в смысле «обуздания», внешнего порядка и «благочиния», внедряемых путём политических и социальных «намордников», другие – ещё более наивно: в смысле широкой свободы проявления этих скотоподобных индивидуальностей! Все дружно решили, что всё дело в формах политической и социальной жизни, а не в характере «свободно самоопределяющихся индивидуальностей». Именно с этой точки зрения все дружно, консерваторы, либералы и радикалы, отвергали, или, вернее сказать, игнорировали мою программу и самую возможность самоусовершенствования совместно с соответствующим ему прогрессом жизни, признавали ненужной утопией. Так продолжают смотреть на мою программу упорядочения жизни и бесконечного мирного прогресса для человечества даже и теперь, когда я не на словах, а на деле доказал возможность быстрого духовного перерождения для человечества и соответственно тому такого мирного благоденствия, на которое очевидно неспособно громадное большинство наших современников. Факт духовного перерождения обыкновенных крестьянских детей в культурных людей, сознательно и самоотверженно, разумно устрояющих свою жизнь на совершенно новых началах, облагораживающих всю их жизнь, все роды труда и все отношения, и это в результате всего пяти лет воспитания в нашей сельскохозяйственной школе, налицо, отрицать его невозможно. От него отделываются, давая этим облагороженным и возвышенным человеческим индивидуальностям насмешливое название «новой породы людей», или ещё более бессмысленную кличку «неплюевцев». Факт существования Трудового братства и недосягаемого для окружающего общества мирного благоденствия на лоне его тоже налицо, как и то, что результаты эти достигнуты при самых неблагоприятных условиях, тоже в очень короткий срок. И от этого факта, отрицать и игнорировать который нельзя, отделываются, называя наше Трудовое братство «оазисом», совершенно нелепо утверждая, что то, что осуществлено у нас, не может быть осуществлено другими и в других местах, не может быть принято как общая программа упорядочения жизни путём мирного прогресса в направлении мирного благоденствия народов.

Больно видеть так настойчиво отвергаемым, как нечто не заслуживающее внимания, то, что дороже жизни, чему отдана вся жизнь, что путём больших скорбей и трудов достигнуто, доказано, осуществлено. Много лет я переживал эту скорбь; ясно видел, что нужно для человечества, громко указывал на зло, предлагал определённую программу исправления зла, доказывал на деле, опытом жизни, возможность осуществления предлагаемой мною программы, наглядную благотворность практических результатов её и имел скорбь видеть, что все мои слова остаются «гласом вопиющего в пустыне», что опыт жизни моей отвергается, как «несбыточная утопия»; имел скорбь присутствовать при явном для меня легкомысленном стремлении человечества в пропасть анархии, в бессмысленный и жестокий хаос свободы разнузданности скотоподобных индивидуальностей. И больно, и страшно, и бесконечно жалко, стыдно было присутствовать при разыгрывании человечеством, с видом озабоченной деловитости самоуверенных и самодовольно практических дельцов, жалкой комедии музыкантов из басни Крылова, серьёзно озабоченных тем, как по-новому рассесться, не умея додуматься до того, что надо перестать быть ослом, козлом и косолапым мишкой, называя «несбыточной утопией» всякую программу упорядочения жизни, требующую прежде всего перестать быть скотоподобными.

И вот громко заговорила сама жизнь, такими яркими и грозными фактами, что сами факты эти бесконечно красноречивее меня доказывают основательность моих взглядов и моей оценки той рутины, которая логично привела к ныне переживаемому. Эти факты жизни превзошли самую пессимистичную оценку людей и жизненных явлений, самые пессимистичные мои предсказания. Казалось бы, я имею основание радоваться, дожив до столь ярких доказательств правоты моих взглядов, даже злорадствовать, видя, в какое нелепое, комичное положение попали те, которые находили утопичной, недостаточно практичной и потому не стоящей их внимания предлагаемую мною программу мирного созидания добра