Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении - Константин Константинович Абаза

правдою, не щадя живота, даже смерти», – отвечал за всех Иван Красулин, тайный сообщник Стеньки. День склонялся к вечеру, когда на городских башнях зазвонили колокола: то была тревога. Боярин, принявши от митрополита благословение, ополчился в ратные доспехи и выехал со двора вместе с братом, со всеми своими дер-жальниками и дворовыми людьми; впереди вели коней под попонами, шли стрелецкие головы, дьяки и подьячие; били в тулунбасы, играли на трубах. Воевода стал у Вознесенских ворот. Наступила темная, непроглядная ночь. Со стен изредка раздавались глухие оклики караульщиков, в городе же водворилась зловещая тишина, кое-где по задворкам сходились неведомые люди и, потоптавшись, быстро расходились; никто не смыкал глаз, многие провели всю ночь на молитве.

В 3 часа утра казаки полезли на стены совсем с другой стороны, где поджидал их воевода. Не варом, не копьями встречали их защитники, а по-братски, протягивали руки, чтобы поскорее втащить наверх. Воевода ничего этого не знал, как вдруг услышал роковой сигнал: это был «казачий ясак», или пять выстрелов, означавших сдачу города. Как громом пораженный, сидел воевода на коне, пока кто-то не пырнул его копьем. Он упал на землю; недалеко от него свалился брат, убитый из самопала. Народ повалил в церковь, куда верные холопы принесли смертельно раненого воеводу. Прибежал митрополит, и, слезно рыдая, склонил свою седую голову над умирающим другом. Церковь быстро наполнялась: вбегали купцы, дворяне, боярские дети, стрелецкие головы, подьячие – все, кому грозила беда. У церковных дверей стал пятидесятник конных стрельцов Фрол Дура, с большим ножом в руках. Он не изменил своему долгу, не братался с ворами, и теперь один последовал за раненым воеводой. Скоро железные двери стали ломиться от напора. Фрол Дура стиснул в руках нож. Кто-то из воров выстрелил из самопала: на груди у матери затрепетал младенец в крови; другая пуля задела святую икону. Тут раздался треск, двери погнулись, распахнулись. Как бешеный, бросился Фрол Дура, работая ножом то направо, то налево; он изгибался как змей, прыгал, как тигр, валил свои жертвы без счета; наконец, был выхвачен и посечен. Воеводу, всех подьячих и начальных людей перевязали и посадили под раскат (так называлась церковная колокольня). В 8 часов утра явился атаман. Он взял под руки воеводу. Все видели, как атаман шепнул ему что-то на ухо, князь, вместо ответа, замотал головой. Тогда разбойник столкнул его головой вниз, всем прочим была объявлена смерть.

В то время, когда уже целый город оказался в руках злодеев, когда начался повальный грабеж лавок и гостиных дворов, небольшая кучка бойцов – двое русских да семь черкес – заперлась в башне и билась насмерть. Не стало свинца, стреляли деньгами, не стало пороха – покидались на город. Которые не ушиблись до смерти, тех посекли. Это было последнее сопротивление. Стенька, разбойничий атаман, завладел Астраханью.

Все уцелевшие от побоища стрельцы были поделены на десятки, сотни и тысячи, с выборной старшиной, как это водилось у казаков. Зашумел круг, загорланили буяны. Все новое казачество приведено к присяге, чтобы стоять за великого Государя, служить атаману Степану Тимофеевичу и всему войску, Астрахань объявлена казачьим городом. Как старые, так и новые казаки загуляли с утра до вечера. Стенька разъезжал по улицам, любуясь делом своих рук, или же пьяный сидел у митрополичьего двора, поджав ноги по-турецки. Тут он чинил короткий казацкий суд: одного без вины прикажет убить, другого без причины пощадить… Не стало проходу ни женам, ни дочерям побитых дворян; сначала над ними только издевались, потом стали хватать и венчать с воровскими казаками. Митрополит молчал и скорбел: время его подвига было впереди.

Когда Стенька протрезвился, то увидел, что потерял дорогое время и стал спешно собираться на верховые города. Двести судов, нагруженных добычей, едва могли поднять атамана с его воинством; помимо того, 2 тысячи конных пошли берегом. Саратов, Самара были взяты, атаман подступил к Симбирску, где сидел воеводой окольничий Иван Богданович Милославский. Собственно город, или кремль, стоявший на горе, был снабжен пушками и защищаем стрельцами, вокруг города тянулся посад, окруженный стеною и рвом. Тут же в посаде находился острог.

На помощь Симбирску подоспел из Казани, с небольшим конным отрядом, князь Юрий Никитич Борятинский. Целый день бились изменники с ратными людьми и не могли взять верха. Тогда Стенька во время битвы подослал переметчиков и овладел городским острогом при помощи изменников. Борятинский отошел к Тетюшам, чтобы подкрепить себя пехотой, а казаки подступили к городу. Они насыпали высокий земляной вал, втащили пушки и отсюда перекидывали в город горящие головешки, сено, солому, туры, начиненные порохом или смолой, – всякую всячину, лишь бы только поджечь. Однако бдительный воевода тушил все пожары: его городок стоял невредим. Четыре раза казаки ходили на приступ – и тут ничего не взяли, их отбили. Так прошел целый месяц. На Покров Стенька снял свой стан: он прослышал о приближении Борятинского. В двух верстах от Симбирска, на реке Свияге, атаман схватился со старым знакомым: «люди в людях мешались, и стрельба на обе стороны, ружейная и пушечная, была в притин». Упорно дрались казаки; сам Стенька не щадил себя: его хватили по голове саблей, прострелили ему ногу; один смелый алатырец, по имени Семен Степанов, уже повалил его на землю, но сам был убит. Мятежники понесли жестокое поражение, они покинули 4 пушки, знамена, литавры. Чародейство Стеньки сразу пропало: он потерял в один день свою силу, свою власть. Разбитый атаман уверял самарцев, что у него на Свияге перестали стрелять пушки. Ему не поверили и в город не пустили, саратовцы сделали то же самое. Тогда Стенька кинулся на Дон, где с небольшою кучкою самых надежных друзей укрепился в Кагальицком городке. Однако верные казаки не дали им долго засидеться: городок сожгли и всех злодеев забрали живьем. Стеньку, его брата Фролку привезли в Черкасск, а с прочими расправились на месте. Пока шли сборы в Москву, разбойничьего атамана держали в церковном притворе, на цепи, нарочито освященной, из опасения, чтобы он тайно не ушел. Эта цепь хранится до сих пор. В конце апреля сам войсковой атаман повез удалых братьев в Москву; в том же обозе отправлены к великому Государю три драгоценных персидских аргамака да три затканных золотом ковра, отобранных у Стеньки.

Уже давно разбойничий атаман сложил свою буйную голову на плахе, а воеводы все еще ходили с летучими отрядами, водворяя в русской земле чиноначалие и порядок, нарушенный воровскими шайками, которые разбрелись из-под Симбирска. Между Окой и Волгой многие села были разорены