Метро 2033. Лешие не умирают - Игорь Осипов

– Ой, у тебя лекарство закончилось! Сейчас, подожди, я систему отключу. Я тут пока лечилась, всему научилась, – Алинка на радостях трещала, не замолкая. – Хочу у тети Марины учиться остаться. Может даже, как и она, врачом стану.

Ира устала. Находиться в сознании – очень утомительное занятие. Она снова закрыла свободный от повязки глаз. В палате пахло лекарствами и чистой постелью. Очень приятный запах, успокаивающий и даже убаюкивающий. Над головой пощелкивал люминесцентный светильник. Наверное, это действие лекарства: боли почти нет, так тепло и уютно. Она только сейчас почувствовала себя дома. Все, что произошло с нею там, на поверхности, было всего лишь страшным сном. До жути реальным, но сном.

– Ну, что тут у нас? – дверь открылась, и в палату зашла мама Максима.

– Ой, тетя Марина, она очнулась! – Алина отодвинулась от кровати, уступая место. – Я систему отключила.

Ира открыла глаз. Женщина склонилась над ней, внимательно рассматривая его, затем зачем-то подняла веко.

– Ну ничего… Посмотри в сторону…

Ира послушно скосилась на стену.

– Хорошо, – удовлетворившись, произнесла тетя Марина. – Как себя чувствуешь?

– Нормально, – шепотом произнесла Ирина. – Нога болит… не сильно.

– Неудивительно. А голова болит?

Ирина попыталась отрицательно покачать тем, что не болит, но резкая боль в правом виске заставила замереть и сжать одеяло в кулаке.

– Понятно. Ты пока старайся головой не вертеть. Уже все заживает, но танцевать пока рано, – тетя Марина обнадеживающе улыбнулась. – Главное, очнулась, а остальное поправим.

«Очень похоже на попытку успокоить обреченного. Но не требуется большого копания в себе, чтобы определить, что до танцев мне еще далеко, если вообще дело дойдет». Боль из головы расплылась по всему телу и медленно собралась в ноге, неподвижно лежащей на шине. Ирина даже не заметила, как глаз заблестел от навернувшейся слезы. Рядом захлюпала носом Алина.

– Ну вот, развели мне тут сырость. Два кондиционера. Так все силы на влажность уйдут. Выздоравливать надо, а не слезы лить, – врач повернулась к сестре: – Ты хоть прекрати рыдать.

Алина закивала и поспешно утерла глаза рукавом халата.

– Все, всеобщая мировая скорбь закончилась? – и, получив от Алины очередной утвердительный кивок, мать Максима продолжила: – Тогда иди, оденься в «чистое» и принеси из процедурной все для перевязки. Как прошлый раз, помнишь?

– Да, конечно, я сейчас. – Алинка спохватилась и умчалась за дверь, чуть не столкнувшись на пороге с входящими в плату Изотовыми.

Максим-отец кинул взгляд на моргающую Ирину, улыбнулся и констатировал:

– Очнулась, – и, не стесняясь ни сына, ни больную, спросил супругу: – Ты ее уже смотрела? Как она?

– Полностью нет, сейчас перевяжем вместе – определимся, а так… Выраженный болевой синдром при движении в шее. Дисфонии нет, глазодвигательная моторика в норме, нистагм незначительный, реакция зрачка на свет хорошая. В общем – я довольна.

– А бедро?

– А, что бедро? Без рентгена репозицию мы не проконтролируем, а консолидация в любом случае будет – молодая…

– Э-э, предки, а можно перейти с тарабарского на доступный русский? – возмутился Максимыч. – Мне, как бы, тоже интересно.

– Все, что тебе надо знать – что Ира жива и поправится. – Отец взял сына за плечи и мягко, но настойчиво развернул его к двери. – А пока иди, посиди дома, а мы тут поработаем.

– Что ты меня выпроваживаешь? Будто я никогда в жизни ран не видел…

– Может, девушка будет стесняться?…

– А, ну да… – Максимыч рассеянно посмотрел на Иру. Белая, похожая на перекосившуюся шапку повязка сливалась с наволочкой, и казалось, что ее лицо испуганно выглядывало единственным глазом прямо из подушки. Он обнадеживающе улыбнулся девушке и вышел, а в палату, пыхтя через марлевую повязку, вошла Алина в желтоватом от множества стерилизаций хирургическом халате. В руках она несла широкий белый эмалевый лоток, похожий на глубокий поднос, на котором сверкали серебристые медицинские инструменты, лежали горкой стерильные марлевые салфетки и бинты, звякали друг об друга пузатые бутылочки с разноцветными жидкостями.

– Принесла? Молодец. Начинай аккуратно развязывать, мы сейчас переоденемся и подойдем.

– Что, одна? – но вопрос повис в воздухе, поскольку Изотовы уже вышли, оставив новоиспеченную медсестру наедине с испуганно смотрящей на нее больной. – Ну, ладно. – Алина деловито натянула перчатки и взяла в руки угрожающего вида ножницы.

– Может, подождем? – с опаской прошептала Ира.

– Я ничего страшного делать не буду, просто сниму повязку. Делала это уже сто раз, – она срезала узел, – ну, раза два – точно.

Алина не стала посвящать сестру, что это было всего один раз, и то, под чутким руководством Максима Изотова-старшего. «В этом вопросе главное уверенность в действиях», – вспомнила она слова своего наставника, и смело приступила к разматыванию повязки. Старательно скатывая бинт – в мире, где экономилось буквально все, довоенная материя ценилась очень высоко, поэтому весь перевязочный материал стирался, высушивался, стерилизовался и пускался в новый оборот, – Алина освободила от него голову и замерла с расширенными от ужаса глазами, прикрыв рукой в резиновой перчатке рвущееся изо рта «Ой».

– Что там? – хотя второй глаз освободился от повязки, открываться он по-прежнему не желал, поэтому Ира скосилась и попыталась рассмотреть, что так удивило сестру. Естественно ничего не увидев, она снова потребовала разъяснений. – Что ты замолкла? Скажи, что там у меня.

– Там… – Алина оглянулась, ища поддержку у отсутствующих старших, но не найдя ее, стала выкручиваться сама. – Поцарапано… чуть-чуть.

То, что увидела Алина, с «чуть-чуть поцарапано» никак не вязалось. Правая половина головы представляла собой сплошное кровавое месиво: три линейные раны, будто на голове Ирины оставила отпечаток лапа неведомой хищной птицы. Самая длинная рана шла от макушки и скрывалась где-то далеко сзади, практически на шее. Средняя – самая короткая, но самая широкая и страшная, разрывала кожу на темени, прихватив мочку уха. Сочно-красное дно ее ярко контрастировало с бледной кожей девушки. И последняя, самая узкая, потому что была прихвачена несколькими швами, но самая заметная – шла через лоб, бровь, перескакивала через глаз, который заплыл темно-фиолетовым отеком, и заканчивалась на щеке разрывом, похожим на раздвоенный язык змеи. Красивые густые каштановые волосы Ирины, которые она всегда заплетала в косу, были острижены, и ежиком топорщились слева – справа голова была полностью обрита, отливая неестественной синевой.

Несмотря на это «чуть-чуть», на расширенные над марлевой маской для убедительности глаза, Ирина не верила Алине. Верила, скорее, ее первой реакции, замершему ужасу в дрожащем голосе. Верила своей боли, которая возникала при малейшей попытке пошевелить головой.