Ночь сурка - Инна Бачинская

— Комнату обыскали? — спросил Федор.

— А как же! Толпой шарились. Ни документов, ни журналистского удостоверения… ничего. Ни мобилы, ни планшета. Может, у него с собой, а где он… — Иван развел руками и посмотрел на потолок. — Я позвонил Леше Добродееву, кто таков, мол. Он ни сном ни духом, но пообещал разузнать. Правда, пол и стены не простукивали. Может, тайник?

Федор пожал плечами.

— Что он собой представляет?

— Я же говорю, здоровый лось лет тридцати, на лыжах единственный бегал, хоть и не дурак вмазать. Анекдоты пацанские травит. Свойский, одним словом, без понтов. Нормальный чувак, мне нравился.

— А что ты сам думаешь?

— Я не верю в пришельцев, — Иван шлепнул ладонью по столу и снова покосился на окно. — Лично я думаю, он очнулся и пополз куда-нибудь… а может, встал и пошел. От удара голова перестала работать, вот и зашел не туда. Тут колодцы всякие древние, может, провалился. Если бы не снег, мы бы его нашли, а так… черт его знает! Все засыпано. Вообще идиотская история, не знаешь, что и думать. Ладно, Федя, давай за спасение журналиста. Живьем или души.

Федор кивнул. Они выпили

— Кто такой… Артур, кажется? — спросил Федор.

— Адвокат, ведет дела Мэтра. С супругой Стеллой… вот уж серая мышь! Перепуганная, не в своей тарелке. Не ее компания, даже жалко девочку. А Наташа-Барби, — Иван понизил голос до восторженного шепота, — каждое утро занимается йогой на снегу… без ничего, представляешь? Почти без ничего! — Иван хлопнул себя по груди. — Сложена… ммм… богиня! — Иван чмокнул кончики пальцев. — Сидит в лотосе, глаза закрыты, тело коричневое от загара, так и блестит на солнце. Или стоит на одной ноге! Тут пару дней солнце было. Я как увидел, охренел, поверишь? Схватил камеру и… А Димка тюфяк, ни рыба ни мясо. Бедная девка. Работает в младшей группе в детском садике, представляешь? Характер ангельский. Повезло детишкам! — Иван захихикал. — Мэтр слюни пускает… смотрит на нее, аж расплывается весь. Давай, Федя, за женщин!

— Как допинг? — спросил Федор.

— Один черт! Допинг, не допинг… Что мы без них! Нет ничего красивее женского тела, Федя, это я тебе как профи. Взять хотя бы Наташу-Барби… я тут задумал новую серию, кодовое название «Статика» или «Паноптикум»… потом додумаю. Женщины и Маска, и чтобы непонятно, кто живой, а кто гипсовый, представляешь? Неподвижные, в странных позах, раскрашенные… Наташа-Барби вообще сидит на снегу. Помнишь стеклянных кукол, Федя? Как мы щелкнули этого изувера, а?[1]

— Помню.

— Поехали! — Иван поднял стакан. — За женщин!

…Они пили за жизнь, за встречу, за Мэтра, снова за журналиста и снова за женщин. Одной бутылкой не обошлось, и Иван достал из загашника другую.

Угомонились около трех. Иван пошел провожать Федора, и они долго пытались вспомнить, где его комната. Потом Иван сообразил, что они квартируют вместе, что Лиза принесла постельное белье, сложила на стуле и наказала постелить гостю на диване.

…Вырвал Федора из еще хрупкого сна жуткий придушенный вопль. Он рывком сел, прислушиваясь. Вопль повторился, доносился он словно из подвала. Федор толкнул в плечо Ивана. Тот сонно забормотал:

— Что? Что, Федя? Утро?

— Кто-то кричит, — шепотом сказал Федор. — Слышишь?

Вопль повторился на какой-то особенно высокой ноте, резко оборвавшись.

— Это петух, сволочь, орет, — пробормотал Иван. — Я тоже как услышал, чуть не офигел! Вурдалак, а не петух… где-то в поселке, далеко… спи!

Федор вернулся на свой диван. Петух проорал еще раз, потом ему ответили другие. Они надсадно орали, хрипло, вразнобой — Федор представил себе петушиный хор — с десяток красно-зелено-синих петухов с открытыми клювами, с жесткими когтистыми лапами, хлопающих крыльями, вопящих на весь мир, приветствуя рассвет и солнце. И запевалу, того, кто заорал первым — самого красного, громадного, как… феникс! Он невольно взглянул на окно — за окном была ночь. Не приветствуя, подумал Федор, а предвещая. Предвещая день и солнце…

Р. Минаев. На верху головы есть лотос…

…Иван растолкал Федора около восьми.

— Иван… что случилось? — спросонья спросил Федор.

Вчера они хорошо пообщались. Иван многословно рассказывал о творческих задумках, поминутно убеждая Федора, что он единственный человек, который его понимает. Федор устал до чертиков, но послать Ивана после подобных откровений, смахивающих на шантаж, и пойти спать, постеснялся. Шантаж лестью — страшная штука! А потом проснулись петухи…

— Вставай! А то пропустишь шоу! Давай, Федя, одевайся!

В коридоре он сунул Федору первый попавшийся тулуп с вешалки и потащил во двор. Привел к веранде за домом, прилепленной к мастерской. Тут уже торчали Артур и дядя Паша. Дядя Паша делал вид, что чистит дорожку. Артур любовался восходящим солнцем.

— Смотри, Федя! Только ради этого стоило сюда ехать!

На лице его было написано упоение и восторг, руки сжимали фотокамеру. На деревянном полу заснеженной веранды на циновке сидела в позе лотоса Наташа-Барби в белом купальнике. Глаза ее были закрыты. Безмятежное лицо, узел волос на макушке. Загорелая, неподвижная, как статуэтка, в первых белых лучах ледяного солнца.

— Это же охренеть! Ну? Это же… совершенство!

— Да, сильно, — сказал Федор. — Удивительно, что она не мерзнет.

— Йогам все равно. Ты думаешь, Мэтр торчит в мастерской просто так? Нет, Федя, не просто так. Необыкновенная девушка! Красотка! Повезло Диму, а ведь дурак-дураком.

Они стояли перед верандой, во все глаза уставившись на девушку. Иван клацал камерой. Федор испытывал чувство некой сюрреальности — полуобнаженная девушка и снег казались порождением чьей-то изощренной и странной фантазии.

— Как, по-твоему, Федя, йога — это мировоззрение или физкультура? — спросил Иван шепотом.

Федор не ответил…

* * *

— Садись, Федор. Как устроился?

Рубан полулежал на диване, обложенный подушками; был он бледен, на щеках пробилась седая щетина, что вкупе со спутанными волосами придавало ему вид несколько диковатый. Курил сигару. Синий вонючий шлейф дыма тянулся к открытому окну. В мастерской стоял страшный холод.