Флоренский. Нельзя жить без Бога! - Михаил Александрович Кильдяшов

защитить кандидатскую работу. Это позволялось сделать через год или даже через несколько лет после завершения университета.

Для Флоренского с его нелюбовью к экзаменационным формальностям и обстоятельным, энциклопедическим подходом к написанию всякого исследования выдержать в один год два испытания было сверхусилием. Но Жуковский и Лахтин, видимо, желая поскорее заполучить на факультет талантливого молодого преподавателя, советовали не откладывать и держать все испытания в ближайшее время.

Флоренский работает на износ: пишет работу и одновременно готовится к экзамену. Чтобы обрести необходимую уединённость и сосредоточенность, пришлось уйти из студенческого общежития на съёмную квартиру. Родители тревожатся о здоровье сына, предлагают всё же отложить испытания, набраться сил и через год завершить начатое. Но Флоренский воспринимал студенческие годы как уже перевёрнутую страницу и медлить не желал, хотя сетовал на то, что к защите не успеет воплотить и десятой доли затеянного научного сочинения.

Работу под названием «Прерывность как элемент мировоззрения» он задумал ещё на первом курсе под влиянием идей Бугаева. В 1903 году того не стало, и поэтому научным руководителем Флоренского выступил последователь Бугаева Лахтин. В качестве кандидатского сочинения Флоренский планировал предложить первую книгу своей большой работы, названную «Об особенностях плоских кривых как местах нарушения их прерывности». Но и её он не успел завершить к назначенному сроку и в итоге ограничился только первой частью первой книги «Об особенностях кривых алгебраических». Но даже в таком усечённом виде кандидатская работа состояла из шести глав и представляла собой 409 рукописных страниц убористым почерком, что говорит о глобальности первоначального замысла.

Лахтин оценивает работу на «весьма удовлетворительно» — высшую в ту пору отметку. Он советует Флоренскому после защиты развить исследование и выпустить в виде книги, на что тот реагирует скептически, считая, что «и без того книжный рынок завален книгами, которые не читает никто, кроме автора, наборщиков и корректоров».

Вторая книга «Прерывность как элемент мировоззрения» так и осталась незавершённой. В ней предполагались одиннадцать глав: некоторые из них были написаны, к некоторым собраны материалы, что-то рассеялось по другим работам, что-то прозвучало в докладах, например, на Всероссийской ассоциации инженеров в 1921 и 1922 годах. Одну из ключевых глав второй книги, где речь шла об идеях немецкого математика Георга Кантора, в виде статьи «О символах бесконечности» в 1904 году напечатали в журнале «Новый путь».

Сохранилось общее введение к большому замыслу Флоренского, которое помогает понять логику и задачи исследования. Хоть Флоренский и характеризует его как «компиляционное по материалу» и «неоригинальное по идее», как «перепевы бугаевских тем», в завершённом виде эта работа имела бы революционное значение для науки ХХ века. В ней автор предлагал проанализировать предшествующее столетие на предмет того, как воцарилась в нём идея непрерывности, биологического, социального и философского эволюционизма. Исток этой идеи Флоренский видел в математике, а значит, именно она обязана была вывести науку из тупика непрерывности. На это и направлял все усилия Бугаев. Для подтверждения его теории Флоренский старается «систематизировать факты идеи прерывности в действительности», привлекает биологию, геологию, психологию, лингвистику. Утверждает, например, абсурдность поиска в природе переходного звена между живым и неживым. Иронизирует по поводу стремления лингвистов доказать происхождение «каждой гласной от каждой гласной и каждого согласного от каждого согласного».

Весной Флоренский успешно сдаёт итоговый экзамен и защищает работу. Как лучшему выпускнику, круглому отличнику ему предлагают остаться при кафедре Лахтина. Но Флоренский не принимает предложения. О причинах отказа он вполне определённо говорит в письмах семье. Он признаёт, что университет дал ему очень много в плане знаний и нравственного самостояния, но атмосфера университетской жизни отравлена «сплетнями», «дрязгами», «подозрительными действиями». Студенты не питают подлинного интереса к учёбе, ещё в гимназиях превращаясь либо в бездельников, либо в прагматиков и циников. При этом главной своей задачей Флоренский видит осуществить с кругом единомышленников «синтез церковности и светской культуры».

Родители недоумевают, уговаривают остаться в университете:

— Ты устал, переутомился, от плотной умственной работы, наука тебе опостылела. Но это временно, это скоро пройдёт.

Сын в переписке спорит с ними:

— Напротив, никогда ещё я не был так бодр, жизнерадостен, полон надежд и планов на будущее, как сейчас.

— Вспомни Бугаева: он черпал сведения для математики отовсюду, его ум не был ничем ограничен. Следуй его примеру.

— Но наука у настоящего учёного не висит в воздухе, а опирается на религиозную жизнь. Необходимо создать «религиозную науку» и «научную религию».

Кроме этого для Флоренского очень важным стало личное ощущение «необходимости церковности». Церковности подлинной, традиционной, многовековой. Он пробивался к ней через нерелигиозное детство, через пантеистическое отношение к природе, через гимназическое охлаждение к вопросам веры, через университетское философствование. Религиозность во Флоренском копилась по капле: зов священнических корней, просфора, подаренная батумским батюшкой, Евангелие тёти Юли, Божий призыв летней ночью, идеи Соловьёва и Трубецкого, «Голгофа» Яна Стыки, созерцание московских храмов и монастырей. Ещё в университете Флоренский впервые задумывается о монашестве, обретает духовника, посещает Московскую Духовную академию.

Но было в жизни Флоренского ещё нечто такое, что не складывалось постепенно, а возникло в одночасье, как духовный прорыв, будто подтверждение идеи прерывности. Явных свидетельств этому не отыскать ни в фактах биографии, ни в переписке, ни в воспоминаниях современников.

Быть может, этот всё определивший порыв, как вспышку молнии, можно увидеть в статье «Об одной предпосылке мировоззрения». Флоренский слегка переделал «Введение» к своей большой математической работе и предложил получившийся текст в журнал «Весы». Статья начинается с религиозных размышлений автора, которых не было в наукообразном «Введении». Он цитирует книгу пророка Амоса и, кажется, нащупывает духовный пульс эпохи, поколения, собственный духовный пульс: «Я пошлю на землю голод, — не голод хлеба, не жажду воды, но жажду слышания слов Господних. И будут ходить от моря до моря и скитаться от севера к востоку, ища слова Господня, и не найдут его».

Именно этой «жаждой слышания слов Господних», удивительным философским взором, способным охватить всё бытие, Флоренский оказался интересен и московским, и петербургским символистам. Творцы «зари нового искусства» забрасывали невод в море современной культуры и добывали самый разнообразный улов для своих журналов. Показателен контекст религиозно-философско-математической публикации Флоренского в «Весах»: его статья оказалась в одном номере с размышлениями западных символистов о Вагнере и Ницше, с «Записными листками художника» Николая Рериха.

Поэты, философы искусства Брюсов и Мережковский смело печатали в «Весах» и «Новом пути» статьи Флоренского, которые для читающей публики были бы более ожидаемы, например, в «Вопросах философии и психологии». Символисты вносили некоторые правки в тексты Флоренского, но при этом сохраняли в них и научную терминологию, и даже математические формулы.

И тем не менее и в эстетствующих «Весах», и в философствующем «Новом пути» Флоренскому было тесно.